Она всего лишь Патриция Коултер, и только. Ее старик держит аптеку. Год назад она была для него самой что ни на есть обычной Пат, как любая другая Патриция на свете. Он познакомился с ней в кафе «Поросенок и свисток» за кружкой пива. Она рассказала, что учится на втором курсе факультета искусств, а за год до того, как поступить в университет, путешествовала по Франции и Испании. Она ему понравилась. Необыкновенного цвета волосы, удлиненное лицо, скорее интригующее, чем хорошенькое, изящное, подвижное тело. Прямолинейность ее суждений, когда речь заходила о политике, привела его в ужас и одновременно показалась удивительно подкупающей, тем более что собственные взгляды претерпевали у него постоянные изменения. Он строил из себя по уши занятого наукой студента-медика, который выше таких тривиальностей, как политика. Она приперла его к стене, раскритиковав политиков-националистов, которым его отец помог прийти к власти четыре года назад, и ему ничего не оставалось, как защищать их. Наконец и он стал задаваться вопросами, на которые она, сама того не подозревая, давала исчерпывающие ответы или же побуждала его подвергать сомнению то, что слишком легко приходило на ум.
Впрочем, в равной степени безжалостной она была и к себе. В ее возрасте — а ей было двадцать два — она могла бы пожертвовать независимостью духа или хотя бы сохранять ее в разумных пределах во имя создания дома и семейного очага. Она же не хотела идти на компромисс. Более того, с презрением относилась ко всему постоянному и прочному.
Первым доказательством того, что ей все надоело, было новое имя, которое она вдруг себе присвоила. Сначала это показалось ему даже милым. Значит, она, как и он, хочет порвать все узы с прошлым. Ему нравилось поддразнивать ее и называть Триш.
Но то, что происходило сейчас, ему совсем не нравилось.
— Да что с тобой? — спросил он снова.
Она свесила с кровати стройные ноги, но, увидев, что он смотрит, с нарочитой скромностью прикрыла их полой плаща. Это еще больше обозлило его: что, уж и посмотреть нельзя! А не сказать ли ей напрямик: пусть убирается, ему ведь еще надо заниматься.
— Я беременна, — заявила она вдруг, без всякой подготовки.
У него было такое ощущение, точно он вошел в хорошо знакомую комнату, ну, например, в эту — вошел в абсолютной темноте, но зная, где стоит каждая вещь… и вдруг бац — наткнулся на стену, которой здесь никогда не было.
— Ты… что?
— Беременна, — повторила она тем же неестественно спокойным голосом. — Не могу сказать абсолютно точно, но судя по всему, да.
— Но каким же образом?..
Губы ее скривились в усмешке.
— У тебя надо спросить.
Он нащупал рукой стул и, пока тянулся к нему, неловко толкнул стол — кипа учебников с грохотом свалилась на пол. Нагнулся поднять их и, словно предзнаменование, увидел сверху учебник гинекологии и акушерства, раскрытый на титульном листе. Призвав на помощь все свое чувство юмора, он постарался не поддаться суеверным страхам, но книгу поднимать не стал.
Наконец он обрел дар речи.
— Но откуда ты взяла? Сколько дней… Ну, я имею в виду…
Она видела, в какой он растерянности; но и не подумала вывести его из затруднения. Этого качества раньше за ней не водилось: что угодно, но безжалостной она никогда не была.
Сам не зная почему, он вдруг подумал, что ни разу не видел ни одного ее рисунка. Хороший она художник? Он понятия не имел. Ведь он ни разу не удосужился посмотреть ее работы, а сама она не предлагала. Выходит, он представления не имеет о ее внутреннем мире — знает лишь то, что она сама не считает нужным скрывать. Она для него загадка.
У него были свои наблюдения и суждения о странностях человеческой натуры. Сейчас он со стыдом и удивлением обнаружил, что в нем живет трус, вспомнил, как после ее смелого признания ему захотелось все отрицать. Нет, и точка, знать ничего не знаю, шептал ему предательский голос. Наберись смелости и скажи, что это не имеет к тебе никакого отношения.
Конечно, всерьез он этой мысли допустить не мог. А все же какое-то вероломство было в нем, было, никуда от этого не денешься.
Он заставил себя успокоиться и рассуждать профессионально.
— Сколько дней задержка?
— Пять.
Он чуть не расхохотался — как гора с плеч.
— Пять дней! Но, девочка моя, это же ничего не значит. Черт возьми, ну и напугала ты меня. Пять дней ровным счетом ничего не значат.
Она бросила на него оценивающий, чуть насмешливый взгляд.
— Для кого как. У меня всегда было день в день.
— Уж можешь мне поверить: пять дней — это абсолютно в пределах нормы. Абсолютно.