— Ладно, ну-ка помоги, — попросил отец.
Они втроем ухватились за тяжелую, всю черную от мазута станину помпы, подняли, передвинули.
— Вот ты мне и объясни, чтобы я понял, — сказал отец. — Но только не забывай, что я простой фермер, так что не очень-то сложно.
Деон стал припоминать, что им говорили на лекциях, чтобы объяснить на примере попроще.
— Ну вот, взять хотя бы морские раковины, — пришла ему вдруг в голову мысль.
Отец непонимающе смотрел на него.
— Раковины?
— Да. Те самые, что у тебя в кабинете. Ну, помнишь, мы собирали их в заливе? Так вот, этот вид моллюсков остался почти неизменным со времен кембрийской эпохи, а с тех пор прошло почти шестьсот миллионов лет. — Он победоносно взглянул на отца. — Почему?
— Профессора, должно быть, очень умные, коль знают, что было и чего не было такую уйму лет назад.
Деон напрягся. Он не любил, когда его высмеивали.
— Если человек не хочет понимать, то никогда ничего и не поймет, — резко сказал он. И тут же добавил, заметив, что брови у отца слегка сдвинулись: — Эти раковины не эволюционировали потому, что их ничто к этому не побуждало. Не менялась среда обитания, не менялись и они. Другие же формы жизни вынуждены были приспосабливаться по той простой причине, что менялась окружающая среда. Иначе бы они не выжили. Это называется процессом естественного отбора.
И он продолжал объяснять — с подъемом, увлекшись, а отец слушал его задумчиво, с мрачной усмешкой, между делом осматривая насос, проверяя деталь за деталью.
— Видишь, — сказал наконец Деон, — это единственно возможное объяснение природы вещей.
Отец взглянул на него. Полуденное солнце палило нещадно, и в будке из гофрированного железа, где стояла помпа, троим было тесно и невыносимо душно, они все обливались потом. От Янти исходил запах заношенной одежды и костра из коровьих кизяков.
— Очень все интересно про эти твои раковины и что-от-чего-пошло.
— Приматы. Человекообразные обезьяны…
— А какие б ни были! Только не морочь ты себе голову, не обманывай себя мыслями, будто эти раковины да обезьяны так все и объясняют, сын мой. Вспомни: «Ты, Господи, основал землю, и небеса — дело рук твоих…»
Деон пренебрежительно отмахнулся.
— А-а… это.
— Да, это, — сказал отец и добавил более твердо: — Этому тебя учили, этим ты и должен руководствоваться в жизни. Этим руководствовался я, и мой отец, и отец его отца. Не забывай этого.
Деон только плечами пожал. Может, он и вправду был тогда менее почтителен, чем сам того хотел, но не идти же было на попятный.
— Не моя вина, что меня учили сказкам.
— Это ты слово божие называешь сказкой? — Теперь голос отца звучал жестко и резко, как удары зубила, которым он срубал с металла заусенцы.
— Да пойми, отец, каждый знает, что Библия — это никакое не откровение. Всего лишь собрание древних преданий…
— Ты что, коммунистом заделался в этом своем английском университете? Насмехаешься над словом божиим!
Они смотрели друг на друга, разделенные замасленной, местами покрытой пятнами и подтеками бурой ржавчины станиной помпы. Янти смотрел то на одного, то на другого. На лице его застыл испуг.
— Это ты насмехаешься над тем, во что верю я, — с горечью возразил Деон.
Отец помолчал, потом, подумав, сказал медленно, точно ему с трудом давалось каждое слово:
— Что ж, извини, здесь я виноват.
Деон немного растерялся, но раздражение по-прежнему не покидало его.
— Это ничего не меняет. Суть в том, что иудейские священники собирали легенды, где могли, среди других племен и пародов, а потом свалили все в кучу, так что Библия не более как…
— Я не допущу богохульства на моей ферме, — сказал отец. Лицо у него побелело, на скулах вздулись желваки.
— Говорить истину — значит богохульствовать?
— И Пилат сказал ему: «Что есть истина?»
— Цитаты ничего не доказывают.
— Лучше говорить словом божиим, нежели разглагольствовать о раковинах и обезьянах.
— Оставим это, тебе не понять, — потеряв терпение, сказал Деон.
— Может, я и не понимаю тебя. Но я знаю: нам нужно слово его. Мы, заблудшие дети, в мире сущем, и нашими маленькими умишками восстаем против промысла божьего, а то и предаем его грехами дел наших. Только слово поможет нам остаться на стезе его. Ты станешь ученым, не фермером. Бот унаследует ферму как старший. Но в глазах бога оба вы будете равны, если станете следовать воле его.