И затем с полуулыбкой, сказавшей ей о том, что он точно знает, как далеко ее завел, Джек поправил боа у нее на груди, слегка ткнув в один сосок указательным пальцем, как будто ставя на место.
— Не хочу смотреть меха! — сказала Клоуи. — Я хочу…
Но Джек повел ее в лифт, где начал работать рычагами, как заправский лифтер. Когда Клоуи поднималась наверх, ее обнаженные груди прикрывало только боа из белых перьев.
В салоне мехов Джек как будто совсем забыл о ней. Он ходил вдоль стоек, перебирая все пальто и накидки, пока не остановился на длинной шубе из русской рыси. Мех был длинный и густой, серебристо-белого цвета. Джек с минуту смотрел на шубу, а потом повернулся к Клоуи:
— Снимай свою юбку!
Ее пальцы не могли справиться с боковой «молнией», и у нее мелькнула мысль, что придется звать его помочь. Но потом «молния» поддалась; юбка соскользнула с бедер на пол, и она переступила через нее. Концы боа почти касались белого кружевного пояса для чулок.
— Трусики. Сними их для меня!
Клоуи, задыхаясь, сделала, что он просил, и осталась только в поясе и в чулках. Не ожидая просьбы, она стянула с плеч боа, бросила на пол и слегка отвела плечи назад, чтобы он видел ее груди зрелые и высокие, и куст черных шелковых волос, обрамленный белыми полосками пояса для чулок.
Джек направился к ней с восхитительной шубой в руках; его глаза сверкали, как черные янтарные запонки на белоснежной рубашке.
— Чтобы выбрать подходящий мех, ты должна почувствовать его своей кожей… своей грудью… — Его голос был мягким, как мех рыси, и, возбуждая ее, он стал водить мехом по телу. — Твоя грудь… твой живот и попка… твои бедра…
Клоуи схватила шубу и прижала мех к коже.
— Пожалуйста… Ты мучаешь меня! Ну пожалуйста, хватит…
И снова Джек отодвинулся, но на этот раз лишь для того, чтобы вынуть из рубашки запонки. Клоуи увидела его раздетым; сердце ее забилось быстрее, а горло перехватило от желания. Обнаженный, он встал перед ней, взял у нее из рук шубу и положил ее мехом вверх на небольшое возвышение в центре зала. Джек шагнул наверх и протянул ей руку, чтобы она встала рядом.
Прикосновение его обнаженного тела возбудило ее настолько, что она почти перестала дышать. Джек провел руками по ее бокам и повернул так, чтобы она оказалась лицом к залу. Отодвинувшись слегка назад, он ласкал ее грудь, словно возбуждая ее для невидимой аудитории, безмолвно глядящей на них из темного салона. Его рука скользнула вниз по животу, к бедрам.
Клоуи ощутила, как напрягшийся пенис упирается ей в бедро.
Рука Джека двигалась между ее ног, и от его прикосновений разливалось тепло и томительное желание освободиться от мириадов бьющихся в теле импульсов.
Джек положил ее на густой мягкий мех, который приятно щекотал кожу. Повернув щеку в мягкий мех, она подняла бедра вверх, отдаваясь ему в центре мехового салона, на подиуме, сделанном для показа самого лучшего, что могли предложить в «Харродз».
Джек взглянул на часы.
— Да, сейчас должна вернуться на дежурство охрана. Я вот думаю, сколько времени им понадобится, чтобы найти нас здесь?
Через мгновение Клоуи осознала смысл его слов. Поняв все, она хрипло воскликнула:
— Боже, ты ведь сделал это нарочно!
— Конечно!
Огонь в ее теле и ужас открытия соединились в страшном взрыве чувств. Когда оргазм потряс Клоуи, она начала бить его по плечам:
— Ублюдок!
Джек рассмеялся, а потом громко застонал от наслаждения.
Они чудом ускользнули от охраны. Успев надеть минимум одежды, Джек набросил рысью шубу на нагую Клоуи и потащил ее на лестницу. Клоуи шлепала босиком по лестничным ступеням, а в ушах у нее звенел его наглый смех. Перед тем как покинуть универмаг, Джек бросил на стеклянную витрину ее трусики вместе со своей визитной карточкой.
На следующий день она получила письмо, что ей нужно срочно вернуться в Чикаго. Ожидая Джека, Клоуи жила в агонии путаных эмоций: был и гнев за риск, которому он ее подверг, был восторг воспоминаний об испытанных возбуждении и трепете, был давящий страх, что он не вернется. Прошло четыре, потом пять недель. Она пыталась дозвониться до Джека, но связь была настолько плохой, что ее не могли понять. Пролетело два месяца. Клоуи уверилась, что Джек не любит ее. Он был авантюрист, искатель приключений. Он почувствовал в ней толстую девчонку и не хочет ее больше знать!
Через десять недель после ночи в «Харродз» Джек появился так же неожиданно, как исчез.
— Привет, малыш, — сказал он, входя в дверь ее дома с небрежно наброшенным на плечо кашемировым пиджаком, — я скучал по тебе!
Она упала в его объятия, рыдая от облегчения, что видит его снова:
— Джек… Джек, милый мой…
Он погладил пальцем ее нижнюю губу и поцеловал. Клоуи вырвала руку и от души съездила ему по физиономии.
— Я беременна, ты, ублюдок!
К удивлению Клоуи, Джек немедленно согласился жениться на ней, и через три дня они сыграли свадьбу в загородном доме одного из ее друзей. Стоя рядом со своим симпатичным женихом перед самодельным алтарем в саду, Клоун чувствовала себя самой счастливой женщиной в мире.
Блэк Джек Дей мог жениться на любой, но он выбрал ее! Шли недели, и она не обращала внимания на слухи, что семья лишила Джека наследства, пока он был в Чикаго. Клоуи грезила наяву о своем младенце. Как это будет чудесно, когда тебя будут любить два человека — муж и ребенок!
Спустя месяц Джек исчез, а вместе с ним — десять тысяч фунтов, которые лежали на одном из банковских счетов Клоуи.
Когда через шесть недель он появился вновь, Клоуи прострелила ему плечо из немецкого «люгера». Последовал короткий период примирения до тех пор, пока Джеку вновь не улыбнулась удача в игорных клубах, и он снова исчез.
В Валентинов день 1955 года госпожа Удача окончательно покинула Джека Дея на опасной дороге между Ниццей и Монте-Карло, скользкой после дождя. Шарик из слоновой кости упал в лунку в последний раз, колесо рулетки дернулось и остановилось для него навсегда.
Глава 2
Один из бывших любовников овдовевшей Клоуи прислал свой «роллс-ройс» — шикарное «Серебряное облако», чтобы забрать ее из больницы, где она родила дочь. Удобно устроившись на мягких кожаных сиденьях, Клоуи посмотрела на крошечного, запеленутого во фланель младенца, столь импозантно зачатого в центре мехового салона универмага «Харродз», и погладила пальцем мягкую детскую щечку.
— Милая Франческа, моя крошка, — прошептала она. — Тебе не нужны ни отец, ни дедушка. Тебе не нужен никто на свете, кроме меня… потому что я дам тебе все на свете!
К несчастью для дочери Джека Дея, Клоуи так и поступила.
В 1961 году, когда Франческе было шесть лет, а Клоуи — двадцать шесть, обе они позировали для английского журнала «Вог».
На левой стороне разворота была популярная впоследствии черно-белая фотография Карша — Нита в платье из своей цыганской коллекции, а справа — Клоуи и Франческа. Мать и дочь стояли в море смятой белой бумаги, обе в черном. Белая бумага, их палево-белая кожа, черные бархатные плащи со спадающими капюшонами делали эту фотографию этюдом в контрастных тонах. Только четыре живые вспышки пронзительного изумрудного цвета — незабываемые глаза Серрителла, — казалось, смотрели прямо на вас со страницы журнала и сияли, как драгоценные камни из королевской сокровищницы.
После того как шок от фотографии несколько проходил, наиболее критически настроенные читатели замечали, что прелестные черты Клоуи были, возможно, не столь экзотичны, как у ее матери. Однако даже самые суровые критики не могли бы найти изъяна в ребенке. Она выглядела как сказочная идеальная маленькая девочка с прелестной улыбкой. Казалось, ее лицо светится ангельской, неземной красотой. И лишь на фотографа, делавшего снимки, ребенок произвел другое впечатление. У него остались два маленьких шрама, две белые черточки на тыльной стороне ладони, где ее острые зубки прокусили кожу.
— Нет, нет, малыш, — увещевала Клоуи Франческу, укусившую фотографа. — Мы не должны обижать этого приятного человека!
Она погрозила дочери пальцем с длинным ногтем, покрытым лаком цвета черного дерева.
Франческа дерзко уставилась на мать. Ей хотелось домой, играть с новым кукольным театром, а не сниматься у этого противного дядьки, твердящего, чтобы она не вертелась. Франческа пнула смятые листы белой бумаги носком сверкающей патентованной туфельки из черной кожи и тряхнула головкой, освобождая свои каштановые локоны из-под черного бархатного капюшона. Мамочка обещала сводить ее в музей мадам Тюссо, если она поможет ей, а Франческе нравилось у мадам Тюссо. И все же она не была уверена, что заключила самую выгодную сделку. Ей ведь нравился и Сан-Тропез!