— Я ненавижу тебя, — воскликнула Люба, и ударила его в грудь кулачками, — неужели нельзя было сдержаться!
— Ну, так чего ты меня не оттолкнула? А жалась, и стонала от наслаждения? — хмыкнул Матвей, и, открыв дверь, вышел.
Он прошел через зал и сел за их столик.
Он разозлился.
На неё, что раздувает проблему из ничего. Подумаешь трахнул в кабинке туалета. Да они с Машкой, порой рестораны выбирали, по принципу, совместного туалета, чтобы потрахаться там от души. И нет в этом никакой проблемы. Ни для него. Не для Машки.
Но больше, Холод злился на себя, что не сдержался. Она ведь не искушённая. Вон как глазищи вытаращила, когда он к ней запёрся.
Но как стонала, зараза! Как льнула. Он бы трахнул её ещё раз. И ещё.
Он разворотил ложкой весь свой десерт, ругая себя, а она всё не шла. Он встал из-за стола намереваясь, притащить её хоть за шкирку, но она сама уже шла к нему. Не оглядывалась. Глаза в пол. Какая забавная. Холоду захотелось встать и проорать, чтобы все знали, что он трахает эту бабу.
Люба садиться и вся краснеет.
— Ну, посмотри на меня, Неженка, — просит он.
Люба поднимает глаза. Они влажные. Бля! Она что плакала?
— Люба, ну не делай ты из этого трагедию! — увещевает ей Матвей.
А она молчит и губу покусывает. А Матвею прижать её к себе хочется, и утешить, приласкать.
— Люба…
— Домой отвезёшь? — голос бесцветный.
— Поехали, — вздыхает Матвей.
Обиженная баба, это его ахиллесова пята. Не знает он как с ней разговаривать. Что делать с ней? Машка если злилась, то орала. И он тогда орал в ответ. А с этой что делать?
Сидит тихо, на дорогу смотрит. Холод про себя слова подбирает, потом сам же себя обрывает, так и едут.
Уже когда, он притормаживает у её подъезда, и предусмотрительно блокирует двери, потому что она тут же срывается с места, и дёргает ручку. Матвей сгребает её в охапку и прижимает к себе.
— Ну, прости меня, Неженка, дурацкая идея была! Не сдержался я! — бормочет он в её затылок, потому что она уперлась лбом в его грудь, и руки выставила.
— Мне с тобой вообще сдерживаться тяжело, ты же знаешь!
Молчит, зараза, только руки ослабила, не так сильно упирается.
— Ну, хочешь, я вообще тебя трахать не буду! — восклицает он.
Люба поднимает голову, и изумлённо смотрит на него.
— Тогда зачем я тебе вообще нужна? — спрашивает она.
Матвей хмурится, понимает, что ляпнул сгоряча глупость.
— Нужна, значит! — отрезает он.
— Нужна?
— Да, простишь меня?
— А ты серьёзно решил больше не спать со мной? — уточнила Люба. — Потому что я тогда кого другого поищу… — и тут же завизжала прижатая к нему.
— Я тебе поищу, Неженка! — зарычал он. — Ты моя, моя!
Она подняла глаза. В них столько ликования. Вот же зараза. Как она его окрутила.
— Твоя, твоя! — вторит ему, и нежно к губам прижимается, чтобы через мгновение он смял их, впечатал в свои, вторгся языком, и впитывал её вкус, и аромат.
— Матвей, пойдем домой! — стонет она, когда его рука, залезает в её штаны, под трусики, и отыскивает влажный жар.
Ох, как же там мокро!
Член дёргается от напряжения, и Матвей рычит, когда она отстраняется. Вся раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, и смятой одеждой. Губы горят, глаза сияют.
Он отодвигается, и пару раз вдыхает, чтобы успокоится, да только не помогает. По всему салону её сладкий аромат. На его губах её вкус. На пальцах её влага.
* * *
Мы вваливаемся в квартиру. Я даже не помню, закрыла ли я дверь. Стаскиваем одежду, разбрасываем её, и не можем оторваться друг от друга.
Я словно охмелевшая, опьяневшая. Его «Нужна», отдается у меня в голове, проникает теплом в сердце и растекается по всему телу.
Я нужна ему! А он нужен мне!
Не отдаю себе отчёта. Тянусь к нему. Льну, и отвечаю на все грубые ласки. На покусывания и щепки, на жёсткие поцелуи, что до боли сжимают мои губы. Отзываюсь, и млею, словно без него не смогу дышать, цепляюсь за каждое проявления внимания. Позволяю сделать с собой всё что угодно. Трещит по швам моё бельё, рвутся пуговицы у горловины футболки Матвея. Мы обнажаемся. Быстро, резко, не в силах терять и секунды. Он тут же в прихожей, поднимает меня на руки, и насаживает на свой член, и долбит, как в последний раз. Впечатывая в стену, прижимая своим телом.
И я кричу от восторга. Я кричу от боли, и кайфа. Царапаю его плечи, сжимаю его шею, тяну его за волосы, и вибрирую вместе с ним. Он сводит меня с ума. Своим напором. Своим накалом. Убивает и возрождает снова. Распинает, и собирает воедино.
— Ну, скажи мне, хорошо тебе? — хрипит он мне в ухо.
— Да! Хорошо! Хорошо! — кричу я, распадаясь на сотни осколков. Мой мир затоплен светом и мерцанием. На краткое мгновение, я возношусь к небесам, и тут же возвращаюсь в его руки.
— И мне, Неженка! Как же мне хорошо! — низкий голос срывается на рык, и я чувствую, как горячее семя стекает по моему животу, когда он выходит из меня и прижимает пульсирующий член к моей коже.
Всё ещё держит меня на весу, по телу пробегает дрожь. Горячее дыхание шевелит мои волосы, возле уха. И я слышу, как бьётся его сердце, чувствую, как раздуваются лёгкие, как пальцы намертво впечатались в мои бёдра. Я и сама его держу в объятиях, прильнув всем телом, прижавшись щекой к щеке, и слушаю, вдыхаю, впитываю его энергию, разгорячённый аромат, вибрации большого тела.
— Пойдем, я тебя вымою, — шепчет он мне на ухо, и несёт в ванную, — хотя по мне я бы обкончал тебя всю, чтобы только мной пахла!
Я вспыхиваю от его слов, и заливаюсь краской.
— Я когда-нибудь привыкну к твоим выражениям, — ворчу в ответ.
Он только улыбается. Аккуратно ставит меня посреди душевой, и настраивает воду.
— Надеюсь что нескоро, — хмыкает он, — я охреневаю, когда ты так краснеешь!
На меня обрушивается поток горячей воды, я вскрикиваю, но он тут, же обнимает и прижимает к себе.
— Я бы трахал и трахал тебя, ты словно под меня заточена, — воркует он мне на ухо, — и эти охуенные груди, и крутые бедра, и задница твоя, — и я пищу, когда он сжимает мои ягодицы, — какая ахуиттильная жопа!
— Какие изящные комплименты! — фыркаю я, обнимаю его за талию. На нас падают потоки воды, горячие и упругие струи, успокаивают, развеивают усталость.
— Зато они искрение, — отвечает Матвей, и гладит моё спину.
— Ты так со всеми общаешься? — я тянусь за мочалкой и гелем для душа, но он забирает их, и, вспенив добрую порцию геля, начинает меня намыливать.
— Тебе же нравиться? Признайся! — смеётся он, скользя руками по моей шее, и груди.
— Нет, — верчу я головой.
— Нравиться, — не отстаёт он, и намыливает живот, ласково и нежно скользит мягкой материей по моей коже.
Его тихий низкий голос вибрирует, отражается от кафеля, переплетается с шумом воды.
— Ты кайфуешь, от моих слов. И когда я груб с тобой, Неженка, ты вся таешь! Там между ножек растекается влага, от одних только моих слов, ты течёшь.
Он проходит мочалкой, по бёдрам, а другой рукой ныряет к моей промежности, но вопреки моим ожиданиям, просто нежно оглаживает складочки, не вторгаясь, и я чувствую разочарование.
Матвей разворачивает меня спиной, и я вся трепещу от его поглаживаний.
Что со мной? Мы ведь только что отлипли друг от друга, а между ног разгорается новый пожар.
Руки его ложатся на ягодицы, скользят, гладят.
— Ну, знаешь, если ты настаиваешь, отныне я буду с тобой нежным, неспешным, — заявляет он, и, опустившись на колено, намыливает мои ноги, — и называть буду всё дурацким эпитетами.
— Ты даже не знаешь таких эпитетов, — фыркаю я.
— Посмотрим, — он встаёт, и массирует мои плечи, размазывая белую пену, — твои груди, я буду называть холмиками, а соски, сочными ягодками, — бормочет он, и рука скользит, оглаживает грудь, и я подаюсь назад, вжимаюсь в во влажное, горячее тело. — Твою великолепную задницу, знойными полушариями, упругими, и нежными, — Матвей возвращает руки назад и скользит к пояснице, медленно спускается вниз, сжимает обе половинки моей попы, и я чувствую, твёрдый член, что тыкается туда.