— Всё будет в порядке! — отмахнулся он. — Она тебе понравилась?
— Очень, дорогой, и поэтому, зная тебя, прошу, не навреди ей.
— Я что, по-твоему, монстр? — возмутился Матвей.
— Ты бываешь, жесток, — ответила мама.
— Ладно, мам, отложим разговор, тебе надо отдохнуть, и прошу, не медли как в прошлый раз, сразу же вызывай скорую, — он склонился над ней и поцеловал в прохладную, сухую щеку. Такую родную.
— Я люблю тебя, сын! — вздохнула мама.
— И я люблю тебя, — он вышел, и как раз в этот момент, позвонили в дверь. Пришла сиделка.
В машине он всё думал о словах матери. Посматривал на Любу, и убеждался, что мать права, она слишком хороша для него. Для такого циника, и пошляка, как он, в самый раз подходит Машка. Она всегда смеялась над его шуточками, и не оскорблялась ими. Была всегда не против перепихнуться где угодно, и никогда не взывала к его совести. Да она идеально подходила ему. Вот только, от Неженки бросало в жар. Только у нее он ловил каждое движение, и слово. Ему хотелось быть лучше рядом с ней. Он потому так и рассердился, когда мама начала петь свою любимую песню про образование, и кто знает, что она там мола наговорить Любе про него. Не хотел он, чтобы знала она какое он ничтожество.
— У тебя классная мама, — выдала Люба.
— Да, — усмехнулся Матвей, — о чём болтали, пока я спал?
— В основном я рассказывала про работу, и пару книг обсудили.
— И всё?
— И всё, Матвей, все твои секреты надёжно скрыты, — фыркнула Люба, и сделала страшные глаза.
— Да нет у меня секретов, — усмехнулся он, — только страшные тайны!
— Интересно это, какие? — она склонила голову набок.
— Тайны, на то и тайны, — пояснил он, — они должны быть сокрыты.
— Хорошо, Матвей, но если я узнаю, что ты когда-то не перевёл бабушку через дорогу, нашим отношениям конец, — пошутила Люба.
— А у нас отношения? — присвистнул он.
— А ты против?
— Да нет, просто кто-то вчера просил отвезти её домой и трахнуть, и я мог быть свободен, — глумился Матвей.
— Можно подумать тебя надолго хватит! — Люба закатила глаза.
Вот же зараза! Ладно!
Они доехали, Матвей остановился, Люба вышла, и вопросительно посмотрела на него.
— Ты не идёшь? — удивилась она.
— Нет, на работу опаздываю! — серьёзно произнёс он.
— Матвей, — она надула губки.
— Что Люба?
— Ты что обиделся?
— Нет, но если ты меня попросишь, о том чего ты хочешь…
— Холодов, ну ты и скотина! — она хлопнула дверцей, и зашагала к подъезду.
Матвея забавляли вспышки гнева у Неженки. Она совершено не умела злиться. Губки поджимала, глазами сверкала, а всё равно оставалась милой.
Конечно, он хотел её, изнывал всю ночь, прикасаясь к ней, и не имел возможности продолжить. Только вот упрямый характер требовал доказать, кто в доме хозяин.
Он уже хотел идти за ней, когда она снова показалась из подъезда, подошла к машине, открыла дверцу.
Неженка уже заранее покраснела. Она смотрела на него таким отчаявшимся взглядом, что Матвею хотелось плюнуть на все эти игры, сгрести её в охапку, и унести в квартиру, где он, наконец-то получит вожделенное тело, и утолит свою похоть. Но опять, же упрямый характер.
— Матвей, — протянула она, избегая его взгляда.
Если бы она посмотрела на него, то поняла бы что он откровенно веселиться, и может уже точно бы обиделась.
— Прошу, пойдём, — жалобно простонала она.
— Зачем? — грозно вопросил он.
Она закусила губу.
— Я хочу тебя! — тихо сказала она.
— И чего же ты хочешь от меня? — не унимался Матвей, готовый бежать за ней, в любую секунду, если она не выдержит, и решить ретироваться.
— Я хочу, чтобы ты уже трахнул меня, наконец! — выпалила Люба, и снова покраснела.
Пиздец! Как же она прекрасна! Какая, нах Машка!
— Ну, тогда пойдём, — соблаговолил он согласиться, а когда догнал её у подъезда, закинул на плечо, и почти бегом поднялся на второй этаж.
— Видишь, я дольше тебя продержался, — усмехнулся он, ставя её перед дверью.
— Поздравляю, — Люба показала язык.
— Откушу, — пообещал он.
Она открыла дверь, и они ввалились внутрь.
Матвей скинул с себя обувь и куртку. Потом помог Любе, подхватил её на руки и понес в спальню.
— Учти сегодня, ты опоздаешь на работу! — пообещал он, раздевая её.
— Матвей, у меня переговоры, и встреча…
Он закрыл её рот поцелуем, старался действовать нежно, но желание накатывало с новой силой, и Матвей еле сдерживался, чтобы не сорвать с неё остатки одежды, и не насадить на свой член.
Блядь! Как же он хотел её!
Но больше он хотел увидеть удовольствие в зелёных глаза, услышать стоны наслаждения, чтобы металась по кровати, и молила взять её. Вот этого он хотел больше, чем быстрого утоления похоти.
Она уже от поцелуя вся раскраснелась, и задыхалась. А от его прикосновений, и вовсе дрожала. Он раздевал её, срывая одежду и разбрасывая её всюду. Разглядывал вожделенное тело, он и сам весь дрожал от желания. Когда она осталась обнажённая на кровати, он отошел, пристально глядя на неё.
Люба выгнулась и развела ноги. Матвей даже забыл, как дышать. Она была такой красивой. Так призывно смотрела на него.
— Матвей, прошу! — простонала она, провела руками вдоль шеи и коснулась своих грудей. Смяла упругую плоть, и слегка оттянула соски, задрожала, прикрыла глаза, и закусила губу. Потом руки робко поползли ниже.
— Стой, — приказал он, и она замерла. — Не трогай себя.
Она только сжала ноги, и перевернулась на живот, призывно выгнулась, повела бёдрами.
Пиздец! Он сейчас кончит, только от одного взгляда, на эту заразу. Он быстро скинул одежду, и накрыл её сверху своим телом.
— Что ты творишь? — зашептал он ей на ухо. — Я хочу быть нежным с тобой, но не смогу вынести этого!
— Не надо нежности, просто возьми меня сейчас! — простонала она, и уперлась в член бёдрами, толкнулась.
— Перевернись, хочу видеть твоё лицо, — он приподнялся и развернул её лицом, уложив на спину. Заглянул в затуманенные зелёные глаза, скользнул рукой от шей, вдоль всего тела, и она тут же выгнулась. Наклонился, нежно касаясь губами бархатной ароматной кожи.
— Матвей, прошу! — нетерпеливо застонала Люба.
Но он накрыл её губы своими, не хотел спешить, хоть и сгорал от желания.
Впервые Холод испытывал удовольствие от оттягивания самого момента проникновения. Впервые ему хотелось быть нежным и ласковым. Не брать, и жать. А касаться нежно, словно с драгоценной вещью, словно с хрустальной вазой, которую если сильно сожмёшь, она лопнет и рассыплется в прах.
Руки бережно обрисовывали и гладили все её изгибы, губы выцеловывали каждый сантиметр её кожи. Люба задыхалась и стонала, притягивала его к себе и просила, молила взять её. Но Матвей непреклонно следовал плану довести её до исступления, замучить поцелуями и ласками, убить наповал трепетными прикосновениями. Он спускается ниже, к её пышной груди с острыми сосками, и обводит языком ореолу, втягивает и сжимает губами сосок, вторую грудь, гладит, катая между пальцами твердый сосок.
Ей хорошо, она беспрестанно называет его по имени, сжимает его плечи. Голова запрокинута, и тело сжато и подрагивает. Сердце гулко бьётся в груди. Матвей и сам на грани. Он чувствует болезненное напряжение в паху, хочется разрядки, хочется тесного влажного жара. Всё тело покалывает от возбуждения, но он упрямо спускается ниже, даря ей наслаждения, получая его в стократ больше, считывая её реакцию. Губы скользят по выемке пупка, руки ложатся под ягодицы, приподнимают удобно разведенные бёдра.
Неженка вся истекает. Влага блестит на шелковых складочках, и так не терпится коснуться их. Он аккуратно разводит их, раскрывает, и почти невесомо касается языком клитора. Люба вздрагивает.
— Я умру! Я умру! — шепчет она, зарываясь пальцами в его короткие волосы.