Почему так плохо видно?
Провожу по лицу, и понимаю что это слёзы, и моментально срываюсь в истерику. Плачу навзрыд, растирая по щекам слёзы вперемешку с тушью. Обида разъедает всю сущность. Давит, жжёт, отъедает куски плоти. Не могу поверить, и в тоже время, прокручиваю последнюю сцену перед глазами. Вспоминаю слова Марии. А потом ещё и фото в альбоме его матери. Ведь он развлечение себе искал под новый год, в отсутствие подруги. Вот и нашел. Какая я дура. Мне же столько лет, а я…
Я всхлипываю. Даже не знаю, где я нахожусь. Лечу вперед. Он за мной, не отстаёт.
Я отвлекаюсь, и не замечаю очередную машину, резко затормозившую передо мной. Вжимаю педаль тормоза, и мир вокруг начинает кружиться. Меня заносит. Визг тормозов. Меня неотвратимо куда-то несёт. Я пытаюсь справиться с управлением, но не могу. Сильный толчок, и подушки безопасности вышибают воздух из лёгких.
Темнота.
— Люба! Люба! — зовёт кто-то.
Зачем? Так хорошо в этой уютной темноте. Дышать, правда, трудно. Ну и ладно.
— Люба, очнись, — до боли знакомый, низкий голос.
Разлепляю глаза. На меня с тревогой смотрит Матвей, держит меня на руках. Вокруг столпотворение. Все гомонят.
— Жива! Жива! — слышаться чужие голоса.
— Ненавижу тебя! — еле ворочаю губами, во рту вкус крови. Пытаюсь оттолкнуть его, но тут, же кривлюсь от боли.
— Да я и сам себя ненавижу, Неженка, — сдавленно говорит он.
— Вот и прекрасно, — выдыхаю я, и опять проваливаюсь во тьму. Там спокойней.
9
Матвей сходил с ума. Сперва от дикого страха за Неженку, когда она умчалась на машине, прекрасно понимая, что в её состоянии, не очень умно устраивать гонки.
Потом чуть сердце не остановилось, когда её машину мотало по скользкой дороге.
Мгновения, когда он бежал к ней, словно растянулись в года. А самое страшное, когда он с испугу не смог нащупать её пульс.
Проклянул всё.
Себя, Машку, саму Любу.
Молился, за те пять секунд, что пришло осознание, что она жива, и относительно не пострадала, он молился, впервые в жизни просил Бога о ней! Держал в своих руках, холодея всем телом, и молился.
Всё слилось в какую-то сплошную срань. Как такое могло случиться? Такой подставы от судьбы он не ожидал. И положа руку на сердце, Холод не собирался рассказывать Любе про Машку никогда. Не потому что он отъявленный лжец, хотя не без этого. Он просто знал, Люба не простит. Она уйдёт и оставит его. А ему так понравилось рядом с ней, словно сердце оттаяло. Он и не знал раньше, что так бывает. Столько лет, словно во тьме. И теперь вкусив этой теплоты, и света, он не мог отпустить её. Не мог.
Как бы он жил без неё?
Никак. Не жил.
Держал в своих руках, не замечая, толпы рядом, не замечая сирен скорой, никого и ничего. В голове билась только одна мысль «Если жива, то всё поправимо». Да ненавидит. Но ненавидит, потому что любит. Он очень надеялся, что ещё любит.
Как в бреду, видел врачей скорой, что её забирали. Порывался с ней. Его остановили. Слава Богу, хватило ума, узнать куда везут. Поехал следом. Потом было долго ожидание. Он сидел на лавке в больничном коридоре и смотрел в одну точку. Рядом сновали люди, галдели. А Холод, словно в кромешной тишине сидел. Перед взором глаза зелёные, болью налитые. Блядь, да если она его простит, он больше никогда не причинит ей боли. Никогда. Главное чтобы простила. Выслушала. Поняла. Услышала.
В кармане беспрестанно вибрировал телефон. Звонила Машка. Матвей бы уже швырнул бы его, и разбил на хрен, если бы не связь с матерью. Приходилось терпеть навязчивость бывшей, хотя это его мало сейчас волновало, особенно когда появился врач.
— Ну как она? — спросил он севшим голосом.
— А вы кто? Муж?
— Муж, — соврал Матвей, понимая, что так получить информацию легче.
Высокий молодой врач, с подозрением посмотрел на Матвея, но видимо не нашел в его искажённом переживанием лице ничего опасного, вздохнул.
— Сотрясение, небольшое, — начал он, — и трещина в правом нижнем ребре, а так состояние удовлетворительное.
Матвей выдохнул.
— Можно её увидеть?
— Можно, но не в таком виде. Найдите бахилы, и халат. И вот ещё, привезите из дома, документы, сменную одежду и предметы обихода, в общем, всё чтобы пациентке было удобно.
— Может лекарства, какие?
— Нет, всё есть, — покачал головой врач, и вдруг, протянул руку, и похлопал Матвея по плечу, — да не переживайте так, всё будет нормально, поправится ваша жена, — и улыбнулся, пошел обратно.
Матвей посмотрел ему в след.
Жена.
Попробовал это слово сперва мысленно. Потом произнёс вслух. А что из Любы выйдет ахуенная жена. Лучшая. И он вдруг осознал, что очень хочет, чтобы так и было. Вот только вначале предстояло ещё Любу об этом спросить.
Матвей метнулся вниз, купил в аптеке бахилы и халат, разделся в раздевалке, и полетел опять в травматологическое, на третий этаж.
Он заглянул в палату. Она была одна, занимала одну и четырёх коек. Лежала, прикрыв глаза. В какой-то нелепой больничной сорочке, что виднелась из под одеяла. Холодный свет, что проникал через окно, делал кожу Любы ещё более бледной, оттеняя темные разметавшиеся волосы, и длинные ресницы. На тумбочке рядом лежали её вещи, телефон, иногда вибрировал, иногда высвечивал сообщения на экране.
Матвей стоял на пороге, не в силах пошевелиться, придавленный виной.
Маленькая, хрупкая, нежная. Вот на хрена он влез в её жизнь? Решил проиграться, и сломал, и себя заодно с ней.
Он переступил с ноги на ногу, и под ним скрипнул пол. Люба открыла глаза, и воззрилась на него.
— Уходи, Матвей, — прошелестел её голос.
Он подошёл ближе.
— Выслушай, Люба, — он склонился над ней. Она, молча, смотрела на него, выискивая в лице, понятное только ей.
— Как ты мог, Матвей? — снова глухой вопрос.
— Да так собственно и мог, — вздохнул он, решаясь на откровенный разговор, — мне было скучно…
— Скучно? — переспросила она, негодование прямо таки плескалось в её взгляде.
— Скучно, Люба. Я трахнул тебя, потому что мне было скучно, и ещё хотел Машку проучить.
— Какая же ты скотина, — вырвалось у неё, по щекам потекли слёзы.
— О, я ещё та скотина! Я лживый и порочный с головы до ног! И ты это знаешь! Только одного ты ещё не знаешь…
— Боже, что ещё? — взмолилась она, утирая слёзы.
— Эта скотина, то есть я, безумно тебя любит! — Матвей заглянул в её глаза, затуманенные слезами. Она удивлённо уставилась на него.
— Любит? — переспросила она.
— Люблю, Неженка! — кивнул он, и взъерошил свои короткие волосы. — Пиздец! Просто сдохнуть готов, если ты меня пошлёшь!
— А как же Мария, с ней ты не готов сдохнуть, — горько проговорила она.
— Машка, хорошая баба, и перед ней мне тоже стоит извиниться, но это потом. Ты в первую очередь. Прости меня, Люба! Прости, что обманывал тебя, играл твоими чувствами, врал. Прости, что раньше не встретил, и не забрал. Прости, Неженка, — он нашел её руку и склонился, поцеловал холодные пальцы, — Я подлец, и хрен ещё знает кто, но с тобой я становлюсь лучше! Ты меня делаешь лучше.
Люба выдернула свою руку, и поджала губы.
— Ты поэтому и ушел, после нового года, ведь она тогда звонила тебе, — проговорила она, вспоминая прошлые события. — Сбежал…
— Да, сбежал, потому что запал на тебя, и не принимал этого. Всё что я тебе тогда сказал за городом все, правда.
— Правда, — усмехнулась она, — ты хоть понимаешь значение этого слова?
Она снова утерла слёзы.
— Все наши отношения построены на лжи. Боже, какой я была дурой! Я же с ума по тебе сходила…
— А теперь не сходишь?
— Теперь я ненавижу тебя! — выкрикнула она, и скривилась от боли.
— Нет, Неженка, не говори так! — Матвей упал на колени перед её кроватью, и склонил голову. — Скажи, что мне сделать, чтобы ты простила меня?