Хотя телефон зазвонил негромко, она вздрогнула. В конторе стояла такая тишина, что как-то не верилось, что сюда могут позвонить. Она несколько секунд с суеверным страхом смотрела на аппарат, прежде чем сняла трубку.
Голос звучал спокойно и уверенно. В нем не было ни тени угрозы, но Корделии показалось зловещим каждое слово:
– Это мисс Корделия Грей? Вас беспокоят из Нового Скотленд-Ярда. Не могли бы вы найти время, чтобы заглянуть к нам сегодня во второй половине дня? Комиссар Далглиш хочет с вами встретиться.
Десять дней спустя Корделию вызвали в Новый Скотленд-Ярд уже в третий раз. Этот железобетонный бастион на Виктория-стрит был ей теперь хорошо знаком, но все же, входя в него, она по-прежнему чувствовала, что оставляет снаружи какую-то частичку самой себя, как оставляют обувь при входе в мечеть.
Личность комиссара Далглиша не наложила на его кабинет почти никакого отпечатка. Здесь рядами стояли книги, но все это были справочники и своды законов, сборники парламентских указов и словари. Единственным украшением стен была огромная акварель с пейзажем лондонской набережной в серых и охряных тонах. Как и в первые два ее визита, на его столе в вазе стоял букет цветов – настоящих садовых роз, а не магазинных, лишенных всякого аромата и как будто неживых.
Хотя Берни немало почерпнул у этого человека, он никогда не описывал Корделии его внешность, а поскольку рассказы о нем и так наскучили ей до смерти, сама она не просила об этом. Портрет, который она себе воображала, был полной противоположностью этому высокому, суховатому человеку, который при первой встрече поднялся и протянул ей через стол руку. Ему было за сорок, но она представляла его себе еще старше. Брюнет, очень рослый и узкий в кости, а ей рисовался блондин с кряжистой, плотной фигурой. Разговаривал он с ней как с ровней, не делая скидок ни на ее пол, ни на возраст. Его участливый тон расслаблял, и Корделия вынуждена была все время напоминать себе, что перед нею человек холодный и жестокий – ведь это он так бесчеловечно обошелся с Берни!
Наедине они никогда не оставались. Каждый раз сбоку у стола сидела женщина в полицейской форме, которая была представлена ей как сержант Манниринг. Она вела протокол.
Хорошо, что перед первой встречей у Корделии было время обдумать тактику поведения. Она понимала, что опасно скрывать факты, которые легко проверить. Поэтому она решила рассказать, если ее попросят об этом, что она расспрашивала о Марке Тиллингов и его куратора, что встречалась с миссис Годдард и навещала доктора Глэдвина. Утаить она собиралась покушение на свою жизнь и посещение архива в Сомерсет-хаусе. И конечно, она сразу же определила ключевые факты, рассказывать о которых нельзя было ни в коем случае: убийство Роналда Кэллендера, послание в молитвеннике, подлинные обстоятельства смерти Марка. Ей нельзя давать вовлечь себя в обсуждение этого расследования, нельзя много рассказывать о себе самой, своей жизни, работе, планах. Она помнила слова Берни. «Как ни печально, но в этой стране невозможно заставить человека говорить, если он сам не захочет. Полицию спасает только то, что большинство людей просто не в состоянии держать язык за зубами. И чем образованнее, тем легче. Эти так и рвутся показать, до чего они умные. И как только вы заставили такого говорить о деле, пусть даже в самых общих чертах, считайте, что он у вас в руках». Помнила она и тот совет, который сама дала мисс Лиминг, – ничего не сочинять, не придумывать, не бояться сказать, что чего-то не помнишь.
– Вы уже позаботились об адвокате? – Этим вопросом начал на этот раз их беседу комиссар.
– У меня нет адвоката.
– Юридическое общество может снабдить вас списком наиболее надежных и опытных из них. На вашем месте я бы серьезно подумал об этом.
– Но ведь мне придется ему заплатить, так ведь? Да и зачем мне адвокат, если все, что я вам говорю, – правда?
– Поверьте моему опыту, как только люди начинают говорить правду, у них, как правило, и появляется необходимость в адвокате.
– Я все время говорила вам правду. С какой стати мне вас обманывать?
Этот чисто риторический вопрос был ошибкой. Комиссар ответил на него так серьезно, словно она и в самом деле не понимала этого:
– Вы можете врать, чтобы выгородить себя, хотя это кажется мне маловероятным, или кого-то другого. Вами может руководить при этом любовь, страх или чувство справедливости. Каждого из людей, которые имеют отношение к этому делу, вы знали очень недолго. Поэтому любовь отпадает. Запугать вас, насколько я могу судить, тоже не так-то легко. Остается чувство справедливости. А стоит его ложно истолковать, мисс Грей, как это становится крайне опасно.