– Да я вижу.
– А вы… давно?
– Семь лет уже.
– Вот это да! А я думал нежильцы столько не живут.
– А кто мешает? Я тут себе тихонько пристроился, живу помаленьку. Есть тут один, так он вообще пятнадцать лет… Тут нас несколько бомжей, человек семь.
– И все нежильцы?
– Да вообще почти все бомжи нежильцы. Разве живой человек станет так жить? Это только нежилец, у которого духу не хватает наверх шагнуть… – мужичок грустно вздохнул. Ну кто устроится – тот еще может жить как нормальный. Много сейчас таких ходит, у меня уже глаз наметанный, идешь по улице – каждый десятый нежилец.
– Не может быть!
– Может. Скоро поймешь, научишься различать. А сам-то давно? – мужичок неопределенно кивнул куда-то вверх.
– Несколько дней.
– И долго собираешься оставаться?
– Не знаю. Не хочется пока. Слушайте, а что там… – я тоже кивнул головой наверх, – после смерти?
– Хе! Поди узнай, расскажешь нам. Оттуда еще никто не возвращался. Закрывают глаза, уходят – и с концами. Или того, бац – и на небесах.
– Это как? – удивился я.
– Молча. Геройски.
– В смысле?
– Ну вон. – мужичок кивнул на танк, объемно едущий на нас из гранита.
– Николай Филозов? А что он?
– Ну читай внизу, не видишь что ли?
– Николай Филозов, дважды Герой Советского Союза. Ну и что? – я вопросительно глядел на мужичка.
– Ох и молодежь пошла! Тебя в школе не учили, что звание Героя Советского Союза дается только один раз?
– Да, вроде припоминаю…
– Ну? Смекаешь? – нетерпеливо сказал мужичок.
– То есть второй раз – посмертно?
– А то ж! Он еще полгода воевал нежильцом, только уже в пехоте, а потом обвязал себя гранатами и под фашистский танк бросился. Душу мигом и разметало.
– Да-а-а… А откуда вы все это знаете?
– Да здесь раньше висела доска, там все и было сказано. А потом ее кто-то отвинтил. Ну знаешь, бронза – ценный металл, а тут она здоровая такая… Наверно в рай попал.
– А те, кто сами уходят, те в ад что ли?
– Это уж как сложится.
Я все смотрел на молодое лицо, годами тускневшее на старой кладбищенской керамике. Было в этом лице что-то такое… Либо раньше умели так фотографировать, либо действительно этот парень знал для чего живет и умирает.
– Да…. – сказал я наконец, – геройски жил, геройски умер.
– Камикадзе. – сказал мужичок.
– Что?
– Нежилец-воин. В переводе с японского «ками» – означает дух, нежилец, а «кадза» – воин.
– Вы знаете японский?
– Хе… – мужичок горестно вздохнул, – Семь лет назад я еще был заведующим кафедрой в институте иностранных языков. Это я теперь все уже позабыл пока с бомжами здесь околачивался…
Я поспешил перевести разговор на другую тему и кивнул снова на памятник.
– Я бы так наверно не смог…
– В смысле? С гранатами под танк? А чего мешает?
– Ну не знаю… Как-то…
– Да все равно же там будешь, какая разница как уходить, самому по себе или под танком? Конец-то один для всех. Но под танком – героем, сам по себе – человеком, а если будешь шляться – то под забором, бомжом помрешь, парень…
Последние слова прозвучали зло, и мне показалось, что это упрек. Я обиделся.
– А чего сразу я? Что вы сами не уходите?
– Я… – Мужичок вздохнул. Затем виновато огляделся вокруг, словно в последний раз. – Да пожалуй ты прав, хватит, засиделся. Все духу не было, трусил. Теперь наверно смогу. Просто решиться… Если не сейчас, то… Все, сейчас. Прощай, спасибо тебе. Может свидимся.
– Э, э! Стой, я пошутил! – я дернулся к нему, но было поздно – мужичок решительно закрыл глаза и на всякий случай еще прижал их ладонями.
Он стоял и медленно вплавлялся в теплый майский воздух, растворяясь. Через несколько секунд остался только его контур, словно выгнутый в пространстве из тонкой стальной проволоки, затем исчез и он, и на землю упал пустой пыльный ватник.
– Аркадий, вот ты где! – из-за оградки выскочил Глеб, – Ты с ума сошел, тебя там все ищут! Мы уже две процессии вне очереди пропустили! Где ты шляешься?
Я молча указал ему на ватник. В горле стоял комок.
– Чего это такое? – Глеб с подозрением уставился на ватник.
– Только что здесь был нежилец, бывший профессор. Только что он ушел.
Глеб понял что я говорю совершенно серьезно, секунду помолчал, переминаясь с ноги на ногу, но затем все-таки решительно дернул меня за рукав.
– Пошли быстрее! Тебе сейчас родичи такую взбучку выдадут!
– Пусть попробуют.
– Пошли, пошли.
Мы вернулись в новую часть кладбища. Никакой взбучки не было, хотя все на меня смотрели с укором, лишь мать сказала звенящим шепотом что я позорю семью, а отец сквозь зубы произнес, что дома со мной еще поговорит.
Похороны прошли быстро, местные молодчики энергично закидали яму землей, и родственники стали собираться к нам домой на поминки. Глеб уехал в институт – он теперь все-таки решил попытаться успеть к сдаче курсовой. Юлька отозвала меня в сторону. Глаза ее был темными от набухших слез.
– Аркашенька, прощай… – она нежно обняла меня.
– Ну я еще пару дней здесь… – сказал я неуверенно.
– Прощай, мы больше не увидимся. Я тебя всегда буду помнить. – она заплакала.
– Но мы можем еще увидеться завтра… – я чувствовал, что снова появился комок в горле, не хватало еще и мне расплакаться.