– А ты почем знаешь, что она ни в чем неповинная? – насупился Степан.
– Да ты на нее посмотри, ведь это Божий одуванчик, да и только! Или ты думаешь, что она на большой дороге с разбойниками людям головы резала? – усмехнулся он.
– Да ну тебя, я иной раз думаю, что иному дураку грамота только во вред! Он первый раз слона увидет, а смотрит на него сзади, в книжках же прочитал про то, что у слона хобот есть, но хобота он не видет. И теперь вот стоит и думает, что раз хобота не видно, то это и не слон! Или наоборот про хобот не прочитает, а ему скажут вон слон стоит, а он один зад видет и решит для себя что слон и есть один большой и необъятный зад, и без хобота, и без ушей и так далее и тому подобное.
– Ну, да, ты теперь бать и на грамоту напал, оказывается во всем грамота и наука виноваты!
– Да не наука виновата, а лоботрясы, которые наукой прикрываются, вот тебе и весь мой сказ! – сказал Степан сыну и пошел своими делами заниматься.
А Иван потом по революционному делу с годами пошел. Церковь он через несколько лет сжег, когда революция была и на каторге сгинул. А детки его во вторую революцию по стопам бати тоже пошли, кое-кто и комиссаром стал. Один из них правда никчемный был, – в тюрьме сидел, потом воевал, но после Гражданской спился, а как раскулачка началась, он первый пошел односельчан грабить, мол сын и брат революционеров и сам герой Гражданской. Впрочем, это уже другая история не менее, а во многом и более трагическая.
Так вот Фекла всю дорогу до дому плакала и причитала:
– Господи, ды за что же мне под старость такие муки? За что ты меня бедную женщину так наказал?
Маришка и сама всю дорогу ехала и плакала глядя на свекровь. Были у нее конечно подозрения о том почему ее Господь наказал, но вслух она их ей не решилась говорить. Только укоренилась она в вере, что это так им просто не станется и не забудется. Но что делать и как выбраться из этого замкнутого круга она не знала и только стало после того пуще прежнего бояться и томиться душой.
Так пролетело и еще четыре года. Фекла более не вставала, и Маришке приходилось ухаживать и за ней, – бегала она на две хаты. Дмитрий, конечно, всегда был подле матери, но какой из мужика помощник в этом деле: Феклу и переодеть нужно, и искупать. Назарка с того времени очень подрос и стал шустрым и говорливым мальчиком, Маришка никак на него нарадоваться не могла. Но все же не переставала тужить и за него и за себя и за мужа и, очень боялась, когда Назарка бегал играться на луг. Она строго настрого приказала ему никогда не подходить к колодцу. Но разве за ребенком уследишь? Назар и в колодец бывает залезет когда мать не видит и весь луг обойдет и в бездонник палки швыряет, в общем ни в чем не отказывает себе в своих детских шалостях. Но каждое воскресенье они с Дмитрием ездили или просто ходили, вставая пораньше, в церковь и, Бог его хранил.
Очень Маришка тосковала, что от Григория письма приходили редко, раза три, четыре в год. Последнее письмо вообще выбило Маришку из колеи, Гришка писал, что оказался с легким ранением в руку в госпитале и собирается скоро поправиться; но еще ко всему прочему дал надежду, что может его скоро отпустят в отпуск до дому, и, между прочим, упоминал в конце, что мол он, за какой-то подвиг награжден орденом святого Георгия Победоносца.
Когда Назарке исполнилось пять лет, Маришка утопила пятого кота, совершая свой мерзкий и страшный обряд. А на яблочный Спас, Дмитрий, как всегда делал по большим церковным праздникам, взяв Назарку, отправился на село в церковь. Маришка же почти все утро просидела рядом со свекровью, которая то тиранила невестку, то начинала причитать от несправедливости мира и даже Бога, который не смиловался над ее возрастом и даже непонятно для нее за что-то ее наказывал. Маришки из-за всего этого было очень тяжело находиться рядом с Феклой и, хотя ей и было ее жалко, но она с трудом сдерживала себя, чтобы как-нибудь ни огрызнуться и ни ответить резкостью или грубостью на ее придирки и капризы. Маришка все никак не могла дождаться, когда все эти мучения кончатся. Она и сама не заметила, как почувствовала в своей душе какое-то непонятное волнение и трепет, это волнение все нарастало и нарастало, ей захотелось куда-то бежать.
– Извините мама, я сейчас вернусь, – и с этими словами она почти выбежала из хаты свекрови и побежала к себе домой.
– Ух, малахольная! – не унималась свекровь. – Куда тебя черт понес? Смотри быстрее возвращайся, не бросай меня одну! – прокричала она вслед невестки и перекрестившись в который раз проговорила вопросительно, глядя на красный угол: