Но глубоко внутри, в своей душе и сердце, ей хотелось спросить у Дмитрия, зачем все-таки с нею с сироткой, Господь так поступает. Но зная особую богобоязненность Дмитрия, она не решилась этого спросить. Как раз в это время дверь за ее спиной заскрипела и в хату вошел Григорий.
– О, Митька! По делу? Али так проведать пришел? – спросил он входя.
– Да вот пришел посмотреть, как вы тут поживаете.
– Ничего, за все слава Богу! – ответил Гриша.
Перекрестившись как положено перед тем как сесть за стол, он присел напротив Мити и обращаясь к Маришки сказал:
– Ну, хозяйка давай доставай из закромов, чем гостя дорогого потчевать будешь…
– Да, какой там гость, – махнул рукой Дмитрий, улыбаясь, – мы с тобой через два дома живем, да по два раза на дню видимся. Не-е, Мариш не надо, не суетись, а садись лучше к нам посидим, погутарим, я все равно пить не буду, сегодня среда, постный день.
– Ой, а я забыл, – сказал Григорий. – Так сегодня уже среда?! А я что-то закрутился. Время как пролетелО! Это мне уже послезавтра ехать? – и он обернулся в сторону Марины и взглянул на нее.
У нее опять навернулись слезы, но она, отвернувшись в сторону, быстро поднялась из-за стола и вышла из комнаты.
– Ну, что уже собрался? Все взял, что необходимо? – спросил Дмитрий Григория, провожая сочувственным взглядом Маришку.
– А что мне собираться? Как говорят: голому одеться, только подпоясаться, – горько усмехнувшись, проговорил Григорий.
– А все-таки нужно подумать…
– Да, не переживай ты так, Бог даст и не пропаду!
Маришка вскоре вернулась. Ели они молча, каждый погруженный в свои невеселые думы.
Вечером, когда Григорий вышел во двор запереть на ночь калитку и сараи, Маришка вся суетясь полезла в сундук и достав оттуда сверток с цыганкиными снадобьями развернула его. Она сделала все, как велела ей колдунья, – положила веточку в изголовья их постели, со словами:
– Трава-трава из адова огня, под чертом лежала, меня ожидала, совет заключила, голову сгубила, найди на меня сила. – А потом три раза проговорила заклиная: Нима! Нима! Нима!
А размельченную траву подсыпала Григорию в пищу. Когда он вернулся, стол уже был накрыт и на нем стояли, дымясь, ароматные и горячие щи, а рядом возвышалась слегка запотевшая, только что из погреба, трехлитровая бутыль с самогоном.
– Садись вечерять, – сказала Марина, указывая на стол.
Григорий улыбнулся, потирая руки в предвкушении пищи:
– Да-а, нынче я что-то проголодался.
И они, помолившись перед едой сели ужинать. Григорий налил себе в стакан самогона, было хотел предложить Маришки, но она отказалась. И почти не притронулась к еде, только с любовью, заботой и тревогой смотрела на мужа. Когда он поел и закурил, она подсела рядом и, прислонившись щекой к его плечу, положила свою руку ему на грудь. Закрыв глаза она все сидела не шелохнувшись и слушала, как сильно и ровно стучит его сердце. Когда он докурил, то приподняв жену и развернув ее голову к себе, он посмотрел в ее темно-зеленые глаза, и она почувствовала, как в два раза быстрее забилось его сердце. Их сердца и лица подались друг другу навстречу, а уста слились воедино.
Через два дня Маришка лежала на своей кровати и смотрела в потолок. Утро постепенно, словно крадучись начинало освещать его старую побелку, все неровности, линии, притаившиеся кое-где в ожидании дня черные пятна мух. Она лежала, любовно поглаживая свой живот и вспоминала вчерашнее расставание с мужем, как она сказала, что ждет ребенка и как он обрадовался: как он с братом Митей уезжал на повозке из родного села и, несмотря на все его призывы и даже нарочитую грубую серьезность с которой он требовал, чтобы она шла домой, в хату, Маришка все шла и шла за повозкой не в силах с собой совладать и остановиться. Тогда слезы текли у нее из глаз беспрерывным потоком, словно два бездонных ручейка, но она их не чувствовала и не ощущала, вот и сейчас вспомнив все это они потекли с той же силой, но будто и не замечая их Маришка продолжала гладить себя по животу и тихо и сладко улыбаться. Она улыбалась потому что не смотря на ее горе, теперь она знала что была не одинока, что там внутри ее теперь живет маленький и родной человечек. Она это поняла и почувствовала еще вчера утром, после той ночи и весь день ходила словно во сне, раздираемая двумя противоположными чувствами: горем перед расставанием и радостью перед осознанием того, что она наконец-то станет матерью. Осознание этого второго пришло как-то так сразу, без каких-либо на то телесных предпосылок, она просто почувствовала что теперь она уже не одна, что рядом с ней, точнее внутри нее появился кто-то, кто теперь для нее важнее и дороже на этом свете всех и вся. И теперь не смотря на горе и печаль от расставания с мужем, Маришка не могла, да и не хотела противиться радости от нового и доселе неизведанного для нее чувства, которое она теперь переживала не без некоторого удивления и внутреннего, душевного удовольствия.