И что бы было, будь они стыдливы?
И где тогда ты лицемерье прятал?
Коровы, знаешь ли, с того и не бодливы,
Что их с быком в хлеву пастух сосватал.
– Эй, Никодим, как смел ко мне без спроса! -
Взъярился Афанасий, озираясь. –
Ну, берегись, я вытопчу все просо,
И будешь голодать всю зиму, каясь!
– Скрыть хочешь мысли – думай тише.
Вам, лешим, эта истина знакома?
Тебя, мой друг, слыхали даже мыши.
Ты все же в поле, Афанасий, а не дома.
И в самом деле, лес был за спиной,
А перед лешим простиралось поле.
Здесь даже воздух, грезилось, иной,
И с каждым вздохом опьянял он волей.
– Вы, лешие, в лесу совсем забыли,
Что в поле даже у травы есть уши.
– А вы бы, полевые, отучили
Свою траву чужие мысли слушать!
Был леший с полевым уж век знаком,
Немало в прошлом вместе почудили.
Слыл Никодим беззлобным чудаком,
Но за беспутство все его бранили.
Завечерело, и в лучах закатных
Сгустились тени, пали в чернозем –
И Никодим, приземистый, но статный,
Встал перед лешим в облике своем.
– Здоров будь, Афанасий, бес пропащий!
– Будь вечность жив и здрав, друг Никодим!
– С каким попутным ветром к нам из чащи? -
И полевой расцеловался с ним.
Но сей порыв смутил тотчас обоих,
Ведь не в чести у нежити такое.
И с малолетства приучают их,
Что бес тогда лишь бес, когда задумал злое.
– Как будто что-то мучает тебя, -
Молчание нарушил Никодим.
Спросил пытливо, ус свой теребя: -
Иль невзначай разжился ты чужим?
В котомке что – алмазы, самоцветы,
Сокровища подземного царя?
– Не смейся и оставь свои наветы!
– Так сам скажи, чтоб не гадал я зря.
Когда бы Афанасий мог признаться!
Но Прошке обещал о ведуне молчать.
А слово дал – так надобно держаться
И другу полуправду рассказать…
– Иду я в город, – начал он уныло, -
Давно хотел на мир людей взглянуть…
– Сдается, леший, жизнь тебе постыла,
Коль в лапы смерти свой направил путь.
Знал Афанасий сам, что Никодим был прав,
И он безумен был, решив леса покинуть.
Ведь города не место для забав,
Не мудрено в них лешему и сгинуть.
Есть здравый смысл, но есть еще гордыня.
И леший удила вдруг закусил.
Домой вернуться он не мог отныне:
Ну, как признать, что сильно он сглупил?!
– Все это бред кикиморы и слухи, -
Сказал и взгляд отвел, себя стыдясь.
– Не лгут, видать, одни лесные духи, -
Воскликнул Никодим, на лешего озлясь.
Они нахмурились; недолго и до ссоры.
Известно ведь – в себе не волен бес,
Нередко завершает дракой споры
И неизменно – криком до небес.
Закат окрасил тучи в цвет багряный,
Над полем ветер, как шакал, завыл…
Однако буря стихла, гром не грянул.
Никто о давней дружбе не забыл.
– Напомню я, чем города опасны, -
Вновь приступил к осаде Никодим.
– Но даже если доводы ужасны,
Предупреждаю – я неисправим!
– Ты выслушай сперва, там поглядим,
Кому из нас менять придется мнение. -
И заслонил собою солнце Никодим. –
Открой глаза и уши откровению!
Уселся леший поудобнее на кочку,
А полевой грозой навис над ним.
Решив поставить в этом деле точку,
Он был, как никогда, неумолим.
– Слово город – бесцветное слово,
Но ведь ужас, ты прав, не в словах.
В городах не живут даже совы,
Только люди живут в городах.
Обитатели каменных клеток
Дышат воздухом смрадным и ждут,
Что зима превратится вдруг в лето
И от бед их молитвы спасут.
Но живя в ожидании чуда,
Все погрязли в грехах, как в смоле.
Сотворили кумира из блуда,
Подменив бога им на Земле.
Лицемерные божии твари
Понастроили всюду церквей.
Но когда же молитвы спасали
От гнездящихся в душах чертей?
Город – та же зловонная яма.
Человек – узник низких страстей.
Я прошу тебя, друг мой упрямый,
Ты живи, как и жил, без затей!
И Никодим вздохнул устало.
Он красноречием блеснул,
Как другу доброму пристало.
Но леший, заскучав, зевнул.
– Прости, но я тебя не понял,
Чем город так опасен мне.
– Ты слушал или спал, засоня?
Погибнешь по своей вине.
– Я честно выслушал тебя,
Теперь давай все по порядку.
Превыше истину любя,
От сорняков прополем грядку.
Ты говоришь: слаб человек,
Владеют гнусные им страсти.
Нас, леших, уж который век
Леса спасают от напасти.
Мне морок не опасен сей,