…Века он брел, от ужаса немея.
Но солнце лишь взошло за лешего спиной,
Он на крыльце стоял, в дверь постучать не смея…
– Входи же, – вдруг услышал, – гость лесной!
Глава 4, в которой старый леший Прошка задумал продать на торжище вверенных ему Афанасием зайцев, но вместо этого проиграл их в карты.
Мир нежити во многом схож с людским.
Недаром ведь веками рядом жили!
Нельзя равнять его с укладом городским,
Но торжищем и бесы дорожили.
Четыре раза в год, а то бывает чаще,
Все сходятся на берегу реки,
И обитатели полей, озер и чащи
Несут на торг с добром своим мешки.
Распродается леший здесь грибами,
Пшеницу с рук сбывает полевой,
Русалки завлекают жемчугами,
Губастыми сомами – водяной.
Кикиморы льняным торгуют платьем,
Лопасты – лотосом с заброшенных болот,
А ведьмы старые – отварами с заклятьем,
Порою спутав с отворотом приворот.
Бурлит толпа, как дьявольский напиток.
Обмана нет в помине, все честны:
Попробуй не продать себе в убыток,
Коль мысли – не слова! – твои слышны.
Но так бывает, что испорчена порода.
А старый леший с лет младых узнал,
Как мысли скрыть лихие от народа
И без труда нажить изрядный капитал.
Однако прежде как бы ни ловчил,
Лишь тумаками вволю и разжился.
Как будто вору кто наворожил,
И он навек с удачей раздружился.
Но с Афанасием иначе вышло дело,
Пусть и года уж Прошкины не те…
На торжище он шел, и все в нем пело –
Он был уже на полпути к мечте.
Считал себя старик завзятым вором,
И если у кого украсть решил –
То он и крал, не маясь приговором
Несуществующей, как верил он, души…
За Прошкою гурьбой бежали зайцы,
Послушные дуде в руках его.
Он так гудел, что взмокли даже пальцы,
Не слыша фальши от усердья своего.
Дуда замолкла – зайцев не собрать,
Ищи-свищи затем их по лесам…
Но день и ночь без отдыха играть
Под силу разве старым лешакам?!
Еще беда – был зайцам не сезон,
И, кроме Прошки, все об этом знали.
Им до зимы – еда, прогулки, сон,
Жирком тела чтоб мерно заплывали.
К зиме, глядишь, товар в большой цене…
Но ждать всю осень леший мог едва ли.
Привиделось такое бы во сне –
И зайцы бы недолго жировали…
Перевалило солнце уж зенит.
Собрало торжище со всей округи нежить.
Порою смех вдруг чей-то прозвенит,
Но чаще уханье чужое ухо нежит.
Довольны все, особенно купцы,
Что позабыты свары и раздоры.
Закон жесток, и даже храбрецы
Предпочитают драке разговоры.
А Никодим любил поговорить.
В дни торжищ полевой с утра уж весел –
Ведро он браги мог уговорить
И сотню спеть степных раздольных песен.
Но перед этим меж рядов ходил,
Что приглянулось, покупал без торга.
И тем же вечером шутовкам все дарил,
Убытков не считая к их восторгу.
Таков он был: чудак из чудаков,
Кикимор одиноких сновиденье,
Лопастам друг. И только стариков
Он выводил из всякого терпенья…
Был вечер недалек, торг затихал,
И Никодим уж уходить собрался,
Но разговор внезапно услыхал
Он водяного с лешим – и остался.
Забыв о том, зачем сюда пришли,
Ожесточенно спорили дедки.
Да так, увлекшись, далеко зашли –
Того гляди, что схватят за грудки.
– Примета верная, потопа надо ждать, -
Талдычил водяной, воссев на кочку.
– В лесных делах что можешь понимать? -
Сердился леший. – Быть войне – и точка!
– Плодятся зайцы, как мальки, к большой воде, -
Гнул водяной. – Проверено веками!
– В одном ты прав, знать, быть большой беде,
Коль зайцев летом продают стадами.
– Так ждать потопа или ждать войны? -
Вмешался полевой, наскучив слушать. –
На что судьбою мы обречены,
И почему вдруг у беды да зайца уши?
– Вы, полевые, можете не знать, -
Презрительно скривившись, леший молвил, -
Вдруг так зайчихи начали рожать,
Что все леса приплод их переполнил.
Такое было перед Той Войной…
Слыхал, малец, как с ангелами бились?
Рассказывал мне старый водяной,
Что князю тьмы мы за отвагу полюбились.
– Молчал бы лучше, старый ты дурак! -
И водяной с опаской оглянулся. –
Перед Потопом точно было так…
Весь мир в воде! Он мне бы приглянулся.
И старики вернулись к старой теме,
И каждый о своем вновь речь завел.
Брюзжанье их, как слепень, билось в темя,
И, не дослушав, Никодим ушел.