Кто бы ни наделил людей разумом, он создал его для смертных, век которых был короток. И с каждым новым десятилетием, проведенным в осмысленном посмертии, граф все сильнее опасался, что его сознание не выдержит давления времени. Оно неизбежно и необратимо менялось с годами, и фон Кролок отчаянно хотел верить, что он все еще способен уследить за этими изменениями и контролировать их. Контролировать себя.
— Понимаю, — Дарэм кивнула и зябко передернула плечами. Холод изнанки вгрызался в нее все глубже, вытягивая из души скудные остатки тепла. Вместе с жизнью. — Но здесь вам бояться нечего, Ваше Сиятельство. Ваш разум остался во внешнем мире, а душа не может сойти с ума, точно так же, как не способна и на галлюцинации, поскольку они порождаются мозгом, который сейчас находится в… хм… иной плоскости бытия.
— Допустим, — фон Кролок кивнул, признавая, что в доводах Нази присутствует вполне определенная логика. И решительно отгоняя от себя мысль о том, что он просто слишком хочет, чтобы эта логика там была. — Каким образом ты смогла меня найти? За все эти годы я…
— Не видели здесь никого? — мягко закончила за него Дарэм. Впервые, пожалуй, она видела фон Кролока действительно взволнованным. Ей-то казалось, что невозмутимое спокойствие графа не способны сломить никакие обстоятельства, пускай даже и самые фантастические. Впрочем, самообладание также являлось порождением разума, а не души, так что, наверное, в этом не было ничего удивительного. — Таковы правила, Ваше Сиятельство. По пути сюда я видела несколько сотен душ, которые, так же, как и вы, уверены, что они в полном одиночестве. Каждый тут существует в собственной бесконечности.
Нази попыталась представить себе, что такое веками находиться в месте, где нет ничего, кроме всеобъемлющей пустоты, тьмы, холода и звенящей в ушах тишины, однако даже от самой этой попытки веяло такой безысходной тоскливой жутью, что женщина предпочла вновь сосредоточиться на собеседнике.
— Я же, благодаря своей… хм… профессии, в теории могу найти здесь кого угодно, — продолжила она. — Если выражаться метафорически, я — зрячая в стране, населенной в основном слепцами. Впрочем, о цене этого зрения я вам недавно рассказывала.
— Да, я помню, — торопливо согласился фон Кролок и предпочел сменить тему. — Почему я не могу тебя коснуться?
— Потому что я стою на тропе, — откликнулась Нази. — А еще — потому что я все еще жива. Если для вас это место — дом или, точнее сказать, темница, то для меня это — бесчисленное множество дорог, по которым я, при желании, могу идти, куда мне вздумается. Ну а вы, в свою очередь, не можете ни увидеть этой дороги, ни, тем более, ступить на нее. По крайней мере, пока.
— Пока? — уточнил граф, прикладывая к барьеру и вторую руку тоже. Он точно знал, что эту незримую преграду ему не преодолеть, сколько бы он ни приложил усилий. Точно так же, как все эти годы знал, что ему никогда не достигнуть пределов своей чересчур просторной одиночной камеры.
— Некоторые души рано или поздно могут сами найти путь в темноте и получить свой шанс отправиться в мир иной по-настоящему, — откликнулась Дарэм. — Церковь учит нас, что такой шанс дается каждому, и что немаловажную роль здесь играет покаяние. Вот вы раскаиваетесь, Ваше Сиятельство?
На этот раз фон Кролок не колебался ни мгновения, и Нази не могла бы сказать, что сильно удивилась прозвучавшему ответу:
— Нет, Нази, — по призрачным губам пробежала знакомая женщине по «внешнему миру» усмешка. — Уже нет. Когда-то я действительно сожалел о многих своих поступках и много размышлял о том, какой была бы моя жизнь, прими я иные решения и сделай иной выбор. Однако сейчас, по-настоящему и искренне, я ни о чем не жалею и ни в чем не раскаиваюсь.
— Даже в том, что год за годом убиваете людей и пьете их кровь? — осведомилась Дарэм, стараясь не смотреть за правое плечо графа, за которым, посверкивая изжелта-алыми глазами, маячил давешний гелиофоб, присутствия которого фон Кролок по вполне понятным причинам совершенно не ощущал.
— Сожалеть можно лишь о собственном выборе. Вампиром же я стал не по своей воле, — откликнулся граф. — Не моя вина в том, что меня сделали таким, какой я есть сейчас. А значит, я не нахожу ни малейшего повода для раскаяния в том, что существую по законам, не мной определенным и не мной же выбранным.
— А если бы у вас был выбор? Пусть не тогда, но теперь?
— Это сложный вопрос, Нази. Я не готов дать на него ответа, — фон Кролок отрицательно покачал головой. — Однако, как мы только что выяснили, для моей души шанс однажды найти тропу — ничтожно мал, а значит, и говорить об избавлении от «бремени» вампирского бытия бессмысленно, вне зависимости от моих желаний.
Он и в самом деле не знал, променял бы он века «неумирания» на свободу от собственного посмертия. Лет двести назад он, несомненно, сказал бы «да». Однако, чем больше проходило времени, тем крепче он привязывался к своему существованию. И, не имея привычки лгать самому себе, фон Кролок хорошо понимал, что причиной подобной привязанности являлся тривиальный человеческий страх перед неизвестностью.
Тогда, в свои 38, прекрасно осознавая, что его жизнь может закончиться в любой день и в любую минуту, граф не боялся. Этот гадкий, низменный страх начал пускать ростки в его душе уже после того, как умерло его тело. Чем дольше длилась «жизнь», чем более предсказуемым и понятным становился мир вокруг, тем сильнее становился и подспудный ужас фон Кролока перед окончательной гибелью, за порогом которой его ожидало нечто, о чем граф, со всем своим опытом, всей своей властью и всеми своими познаниями не имел ни малейшего представления.
— Хм… а ведь в твоих силах спасти эту заблудшую душу, верно, некромант? — голос у гелиофоба оказался вкрадчивый, мягкий, обволакивающий. — Почему бы тебе не сказать ему правду? О том, что барьер между вами существует только для мертвых, о том, что ты прямо сейчас можешь протянуть руку и вывести его на тропу, подарить ему свободу?
«Мимо, — подумала Дарэм, прекрасно зная, что ей не обязательно произносить что-либо, чтобы быть услышанной. — Я здесь не потому, что он имеет для меня значение».
— Пускай шанс и мал, но он по-прежнему существует, — сказала она вслух.
— Неужели? — деланно удивился демон, неприятно растягивая безгубую, узкую щель рта в подобии усмешки. — Тогда почему ты здесь?
— Что ж, я не стану спорить. Я слишком несведущ в настолько тонких вопросах, — почти одновременно с гелиофобом проговорил фон Кролок. — Однако, я хотел бы задать тебе вопрос, Нази Дарэм. Почему ты здесь?
«Я хотела проверить свою теорию о том, что души вампиров во время дневного сна также оказываются на тропах», — с каждой секундой Нази все труднее становилось сосредотачиваться, дабы отделить голос графа от голоса демона.
— Лжешь, — с видимым удовлетворением констатировал гелиофоб и, сыто потянувшись, подался чуть вперед, так что его острый подбородок теперь почти касался плеча фон Кролока. — Ты всерьез хочешь убедить меня, будто бы жажда знаний привела тебя сюда из мира, где так ничтожно мало силы, способной питать твой дар? Что ты прошла по тропам столь долгий путь, и сейчас ведешь с ним этот разговор, добровольно отдавая часы, а может, и годы собственной жизни — ради знаний, передать которые другим ты, вполне вероятно, не успеешь? Брось. Признайся, этот проклятый тебе совсем не безразличен. Настолько, что я даже через барьер чувствую, как тебе не хочется бросать его здесь одного. Однако ты почему-то не торопишься помочь ему… в чем же дело, некромант? Может быть, в том, что ты знаешь — тебе не хватит сил увести отсюда обе души, за которыми ты явилась, и при этом выжить? Или… впервые за эти месяцы не чувствуя себя одинокой, ты не хочешь, чтобы он ушел своим путем, бросив тебя, как бросил тебя твой драгоценный муж?
— Нази? — в третий или в четвертый раз окликнул женщину фон Кролок, жалея о том, что не имеет возможности прикоснуться к своей собеседнице и встряхнуть ее. Равно как и о том, что вообще задал вопрос, приведший к столь странным последствиям. В первые несколько секунд фрау Дарэм просто замерла, глядя куда-то мимо него неподвижным взглядом, а затем лицо ее исказилось, словно от боли.