— Тебе не обязательно ничего говорить, я и так прекрасно вижу ответ в твоей душе. А ведь я мог бы помочь тебе, — тем временем вкрадчиво продолжал гелиофоб. — В моей власти дать тебе достаточно сил, я могу отыскать среди теней душу твоего мужа, могу вернуть его тебе, могу даже избавить этого вампира от вечной тьмы и вечной жажды… я могу исполнить твои желания. Все, что мне нужно — немного жизни… совсем немного, не больше, чем ты потратила бы на один из своих ритуалов…
— Все свои проблемы я способна решить сама и исполнить свои желания тоже, — откликнулась Нази. — И, даже если у меня не получится… я лучше потеряю его навсегда, чем приму твою помощь, тварь.
Облеченное в слова предложение привело к эффекту, ровно обратному тому, на который, очевидно, рассчитывал гелиофоб. Никаких сделок за гранью. Ни с кем. Ни при каких обстоятельствах — этот постулат Винсент Дарэм с упорством, достойным лучшего применения, внедрял в сознание тогда еще юной супруги на протяжении нескольких лет, подкрепляя свои слова богатыми на подробности примерами из собственной практики и практики своих знакомых.
И все эти примеры неумолимо доказывали лишь одно: твари, обитающие на изнанке, способны извратить до неузнаваемости самые благие намерения и самые чистые помыслы. Черпая силы из человеческих страданий и боли, они стремились разрушить все, к чему прикасались, и в этом искусстве равных им не было, как не было равных и в той изобретательности, с которой они, выполняя условия сделки, превращали в кошмар самые светлые мечты и устремления. За годы своей работы в качестве некроманта Дарэм и сама не раз встречалась с глупцами, которых отчаяние, амбиции или непомерная самонадеянность толкнули на заключение договора, по условиям которого в выигрыше всегда оставалась лишь одна сторона.
— Пошел ты, — неистово злясь на себя за то, что слова какого-то паршивого гелиофоба смогли причинить ей столько боли, процедила женщина сквозь зубы. — Никакого договора не будет.
— Тем хуже для тебя, некромант. Ты еще горько пожалеешь об упущенной возможности, не сомневайся, — лицо демона, вопреки сказанному, исказилось от плохо скрываемого бешенства, и только в тот момент, когда его непропорционально вытянутая, тонкая фигура растворилась в вязкой темноте, Дарэм осознала, что последние свои реплики она произносила вслух.
Граф фон Кролок смотрел прямо на нее с нескрываемым изумлением, и в его широко распахнутых серебристо-прозрачных глазах отчетливо читалась тревога.
— Простите, Ваше Сиятельство, — тихо сказала Нази. — Вам не следовало слышать всего этого, и, поверьте, все сказанное было обращено не к вам.
— Здесь есть кто-то еще? — после секундного молчания напряженно уточнил граф.
— Был. Этот мир, к сожалению, населен не только душами, но и другими, куда более опасными существами. Такими, например, как гелиофобы — демоны, боящиеся любого света, но отчаянно стремящиеся получить силу от того, кто по неосторожности решит с ними поделиться. Для вас, впрочем, они никакой опасности не представляют, поскольку с вас им взять нечего, — Дарэм устало покачала головой и добавила: — О чем вы спрашивали, прежде, чем я… отвлеклась?
— Что он предложил тебе, Нази? — поинтересовался граф вместо ответа.
— Как и любому смертному, — болезненная кривая улыбка скользнула по тонким, полупрозрачным губам Дарэм, и фон Кролок осознал, что с каждой минутой женщина, стоящая перед ним, становится все более похожей на морок, готовый истаять в любое мгновение. — То, что желанно мне более всего.
— Скажи, то, что ты по мере нашей беседы делаешься прозрачной — это естественный процесс для подобного места?
— Ммм? — Дарэм медленно подняла руку на уровень глаз, в задумчивости ее рассматривая. Сквозь узкую ладонь фон Кролок вполне отчетливо мог увидеть, как шевелятся ее губы. — Не беспокойтесь, Ваше Сиятельство, это всего лишь значит, что мое время заканчивается, и мне стоит поторопиться с возвращением в мир живых. Мы продолжим этот разговор, когда вы проснетесь, даю вам слово.
Граф в ответ лишь коротко кивнул, понимая, что это единственное, что он может сделать в данных обстоятельствах. Глупо просить о том, чего он все равно не смог бы получить…
И, тем не менее, фон Кролоку пришлось приложить немалые усилия, чтобы не произнести вслух позорное, свидетельствующее о его слабости «Останься».
Одна часть его души была искренне благодарна Дарэм за то, что, пускай всего на несколько десятков минут, но она прервала его бесконечное блуждание в темноте. А вторая так же люто ненавидела ее за это вмешательство, после которого — он не сомневался — уже почти привычное одиночество станет куда более ощутимым, отбросив самого графа на пару столетий назад.
— Я вспомнила, — сказала Нази, уже чувствуя, как вибрирует под пальцами тонкая нить, тянущаяся от нее к оставшимся во «внешнем мире» якорям. — Вы спрашивали, почему я здесь. Я собиралась вам солгать, Ваше Сиятельство, но это было бы нечестно. Я здесь, потому что знаю — никто, кроме меня, не может составить вам компанию. Конечно, это ничего не изменит и ничего не исправит, но мне просто очень хотелось сделать хоть что-нибудь.
*
Массивная каменная крышка стукнулась об основание колонны, породив под сводами склепа гулкое эхо, и граф невольно поморщился от слишком резкого, с его точки зрения, звука.
Гроб, принадлежащий Герберту, разумеется, уже был пуст — наследнику фон Кролока, в силу его относительной «юности», вечерние подъемы давались куда легче, чем самому хозяину замка, которому с каждым десятилетием требовалось все больше времени на то, чтобы заставить собственное тело вернуться к жизни.
Пальцы графа, как и всегда, судорожно взметнулись к горлу прежде, чем он успел себя остановить. Бог свидетель, он бы многое отдал за то, чтобы именно эти воспоминания сгладились со временем, канули в ничто, перестав тревожить его каждый раз в первые секунды после пробуждения.
Давно затянулась и бесследно исчезла та рваная рана, через которую кровь вырывалась конвульсивными толчками, алой волной заливая все вокруг: его одежду, каменные плиты тракта, придорожную траву. И, тем не менее, несмотря на все прошедшие годы, приходя в себя после дневного сна, фон Кролок каждый раз первым делом машинально хватался за шею, словно наяву слыша тот отвратительный, булькающий хрип — свой собственный — и почти ожидая почувствовать, как сквозь пальцы, тщетно и глупо пытающиеся зажать разорванное горло, обжигающими ручейками утекает его жизнь.
Граф на секунду прикрыл глаза, пережидая этот ежевечерний всплеск воспоминаний, заодно чутко прислушиваясь к замку.
Слух вампира, как и у всякого хищника, обостренный до крайности, мгновенно отмел все привычные шумы, вроде гудения ветра в выстуженных каминных трубах и потрескивания рассыхающейся в верхних этажах мебели, зацепившись за торопливый, неровный перестук шагов Куколя где-то над головой.
— Э ау а, аер! А ыол, а оа э ыыт вое аэ! — напряженно пробубнил горбун.
— Ни черта я не понимаю, что ты говоришь! — на тон выше, чем обычно, воскликнул в ответ Герберт, шагов которого граф, по понятным причинам, слышать попросту не мог. — Куколь, ну почему ты не умеешь объясняться по-человечески?!
— Ыые, аер, — покаялся слуга, явно прикладывающий немалые усилия, чтобы не отставать от графского наследника.
— Ыые! — передразнил Куколя чем-то не то раздосадованный, не то взволнованный Герберт. — Толку с твоих извинений! Дверь придержи лучше. Проклятье! Мало того, что отец притащил в дом смертную, так она к тому же не то умалишенная, не то припадочная, а возможно, что и то и другое разом! И что нам с ней делать теперь!? Вот ты, дорогой мой Куколь, знаешь?
— Эт, — честно признался горбун.
— Вот и я не знаю, — младший фон Кролок вздохнул и, после нескольких секунд тишины, с сомнением заметил: — Серая она какая-то… ты вообще смотрел, дышит она? Ладно, я сам сейчас посмотрю. Может, мы зря утруждались, и вместо спальни ее стоило сразу отправить на задний двор, дабы тихо предать земле, пока отец не проснулся?
— С этим своим намерением ты определенно опоздал, Герберт, — «шагнув» прямо сквозь каменные этажные перекрытия, ровным тоном заметил граф. — Поскольку, как видишь, я успел не только проснуться, но и крайне заинтересоваться происходящим под крышей моего собственного дома.