— Это ты совсем не слушаешь меня, — все той же горячечной скороговоркой возразил молодой человек и для верности схватил фроляйн Шагал за руку, крепко стиснув тонкие, холодные пальцы возлюбленной. — Мне казалось, что мои чувства не безответны! Ну, услышь же меня, наконец: мне никто, кроме тебя, не нужен, с самой первой нашей встречи я понял, что это судьба!
Стоя в тени деревьев на опушке леса, почти вплотную подобравшегося к стенам трактира, граф только и мог, что покачать головой.
Судьба. Кто бы мог подумать.
Впрочем… сколько там лет этому пылкому влюбленному? Если судить по виду — едва ли больше, чем Герберту в тот день, когда он постучался в ворота замка. В этом возрасте кровь кипит особенно бурно, так что все чувства «настоящие», и каждая влюбленность «до гроба».
— Я увезу тебя с собой, мы отправимся в Кенигсберг, а потом — куда пожелаешь! — продолжал юноша. — Да, я совсем не богат, но скоро я окончу университет, профессор даст мне рекомендации, и мы будем свободны, Сара, будем жить так, как захотим!
Даже несмотря на оплетающую сознание фроляйн Шагал сеть зова, что-то внутри нее отчетливо отзывалось на заманчивые обещания молодого человека, и граф пришел к выводу, что у студента, пожалуй, были бы все шансы на успех, не вмешайся фон Кролок в их пастораль.
Пришел бы юноша недели на три раньше, и зов графа уже не застал бы Сару в ее тесной девичьей спальне.
— Альфред… — Сара снова покосилась в сторону леса. — Послушай, твое признание… оно очень много для меня значит, поверь! Разговоры о любви, мечты о будущем… все это прекрасно, особенно долгими зимними вечерами, когда так хочется оказаться где-нибудь подальше отсюда! Но все это только слова, и на самом деле…
— Это не только слова! — возразил Альфред, беря девушку и за вторую руку. — Все так и будет, обещаю. Только скажи, что ты согласна уехать со мной, и ничто нас не остановит, даже твой отец!
— Если бы ты только знал, как мне душно здесь, — вырвав пальцы из хватки юноши, фроляйн Шагал отвернулась от него, почти молитвенным жестом прижав руки к груди, — как мне хочется освободиться… Знаешь ли ты, какова моя жизнь? Где каждый день — точно такой же, как был вчера, и я точно знаю, что завтра тоже ничего не изменится. Заботы по дому, рукоделие, постоянная слежка отца, так что даже не поговорить толком с гостями! Да и гости-то у нас редкость, все больше вечно пьяные охотники и дровосеки. Чеснок еще этот, которым мы все тут насквозь уже пропахли! И знаешь, что самое страшное, чего я боюсь больше всего на свете? Что так будет всю мою жизнь, что я состарюсь, так же, как мама, не увидев в жизни ничего, кроме своей деревни, на которую мне уже сейчас смотреть надоело! И, если повезет — мужа. Такого же пьяного лесоруба!
Альфред что-то возражал в ответ, робко приобнимая фроляйн Шагал за плечи и, охваченный собственными переживаниями, по-прежнему не замечал, что со своей речью Сара обращается вовсе не к нему. Фон Кролок точно знал, что девушка не может видеть его в такой темноте, но, тем не менее, она повернула голову так, что теперь с тоской и надеждой смотрела прямо ему в лицо.
«Я знаю, дитя, — мягко согласился граф, — лишь зрелости, у которой все шторма позади, мила предсказуемость. Домашний очаг и длинная вереница одинаковых дней хороши только тогда, когда они наполнены воспоминаниями о долгом, полном открытий путешествии в десятилетия длиной. И час для твоего путешествия настал: пойдем, Сара, нам пора. Я не стану ждать тебя долго, поэтому либо ты решишься сейчас, либо уже никогда».
— Мне пора, Альфред, — проговорила фроляйн Шагал, поворачиваясь к своему обожателю. — Я приглашена на встречу, и меня ждут! Я не могу опаздывать, от этого слишком многое зависит.
— В такое время?! — поразился юноша, озадаченно хмуря брови, а затем, очевидно, приняв некое решение, заявил: — Тогда я провожу тебя! Ночью здесь совсем не безопасно.
«Нет, — распорядился фон Кролок. — Об этом не может быть и речи».
— Нет, — послушно повторила Сара. — Об этом и речи быть не может! Я ужасно спешу!
— Скажи хотя бы, куда ты идешь? — не отставал Альфред, на всякий случай вновь хватая девушку за руку.
— Я не знаю дороги, — беспечно призналась та, улыбаясь в темноту. — Но это не страшно.
— Ночью? В лес? Не зная толком, куда идти!? — молодой человек с каждой секундой волновался все сильнее. — Нет, Сара, что бы от этой встречи ни зависело, так нельзя. Это слишком опасно! В конце концов, здесь волков полно!
— На все воля Божья, — Сара попробовала освободиться, но не тут-то было. — Да пусти же меня! Ты ничегошеньки не понимаешь! Это моя единственная возможность… Мне пора!
— Прости меня, Сара, ты вполне можешь на меня обижаться, но никуда я тебя не отпущу, — упрямо наклонив голову и с отчаянной решимостью глядя исподлобья на фроляйн Шагал, заявил Альфред. — Пойдем в дом, пожалуйста. Или я прямо сейчас разбужу твоего отца и скажу ему, что ты куда-то собралась ночью!
«Солги ему», — посоветовал Саре граф, которому эта опереточная драма начала уже порядком надоедать.
— Не надо будить папу. Тебе ведь тоже попадет, как и мне, — умоляюще прошептала девушка и, глядя Альфреду в глаза, добавила: — Хорошо, хорошо, я согласна, чтобы ты меня проводил, и по дороге расскажу тебе все. Пойдем… Нет, стой! Я забыла дома мою губку! Принеси мне ее, Альфред! Пожалуйста!
— А губка-то тебе зачем?! — крайне удивленный Альфред даже рот слегка приоткрыл от неожиданности.
— Я все объясню тебе, но нужно торопиться, — нетерпеливо притопнула ногой девушка. — Скорее! Время уходит…
— Ну… ладно, — неуверенно согласился молодой человек, нехотя выпуская руку фроляйн Шагал и делая шаг к двери трактира. — Клянешься, что с места не сойдешь, пока я не вернусь?
— Клянусь, — Сара для убедительности несколько раз кивнула головой и, дождавшись, когда Альфред скроется в доме, развернула переданный Куколем сверток и проворно натянула на ноги щегольские алые сапожки на невысоком каблуке. — Буду я ждать, как же… Все мне указывают, как жить! Надоело! В конце концов, я ведь ничего плохого не делаю, верно? Немного веселья еще никому не помешало…
«Прислушайся к зову своего сердца, дитя, оно не солжет тебе, — фон Кролок усмехнулся. Увы, вся его давно уже канувшая в небытие жизнь была свидетельством того, что сердце — весьма скверный советчик в важных вопросах. — И никогда ни о чем не сожалей и не оглядывайся назад. Перемены никогда не случаются с теми, кто боится рискнуть и сделать первый шаг им навстречу».
— Папа, конечно, разозлится ужасно, но потом остынет, я его знаю, — весело сказала фроляйн Шагал, немного потопав по снегу, чтобы привыкнуть к новой обуви. — А там — будь что будет!
— Поторопись, — фон Кролок сделал шаг вперед, так, чтобы лунный свет выхватил, наконец, из темноты его фигуру, и протянул руку к Саре, на лице которой при виде графа расцвела счастливая, восхищенная улыбка. — Твой кавалер уже почти здесь. Еще секунда, и ты останешься дома.
Дважды повторять фон Кролоку не пришлось. Девушка с легкостью и грацией вспугнутой охотниками лани сорвалась с места, фактически влетев в распахнутые объятия графа ровно в тот момент, когда дверь трактира распахнулась настежь.
— Сара? — еще успел услышать фон Кролок, прежде чем сделать шаг в тень, оставляя деревню и растерянного Альфреда далеко позади.
*
— Твою мать… — произнесла Нази Дарэм, рассматривая пыльные складки балдахина у себя над головой.
Второй раз за последнее время она приходила в себя в этой постели с весьма смутным представлением о событиях, происходивших за несколько часов до ее пробуждения, и эта закономерность ей решительно не нравилась.
Собственное тело казалось Нази чужим, словно за то время, что она путешествовала по изнанке, кто-то подменил его, подсунув Дарэм грубо скроенную подделку. Впрочем, как раз в этом чувстве не было ничего нового или удивительного — всякий раз, возвращаясь в мир живых, Нази вынуждена была заново привыкать к тому, что у нее вообще есть это самое тело — тяжелое, неповоротливое, вынужденное дышать и способное чувствовать. Причем, сразу после ритуалов оно чаще всего чувствовало себя откровенно паршиво, как будто тоже было не слишком довольно возвращением хозяйки.