Дарэм вяло забарахталась под теплым одеялом, пытаясь подняться.
Усталость, чувство опустошенности, холод, «захваченный» с изнанки и надежно угнездившийся где-то внутри — все это не являлось оправданием. Так учил ее муж.
Дарэм невесело усмехнулась, поймав себя на том, что за все годы, проведенные в браке, она не думала о Винсенте столько, сколько теперь, когда он умер. Десять лет уверенности в том, что они так и остались в сущности чужими друг другу людьми — и все ради того, чтобы осознать, что никого ближе, чем он, у нее не было.
«Встать, Нази, — словно наяву услышала Дарэм низкий голос Винсента. — Ты должна встать».
И она встала, с трудом, цепляясь непослушными пальцами за поддерживающую балдахин колонну, постояла немного, дыша приоткрытым ртом и безуспешно пытаясь унять отвратительную мелкую дрожь в коленях.
«А ты уверена в том, что делаешь?»
От неожиданности Нази разжала пальцы, мертвой хваткой стискивающие полированное дерево и боком неловко рухнула обратно на кровать. Воспоминания о Винсенте, несмотря на всю их яркость и живость, оставались всего лишь эхом когда-то произнесенных им слов, в то время как бархатистый тенор Его Сиятельства графа фон Кролока, только что прозвучавший прямо у нее в сознании, имел абсолютно иную природу.
«Вы что, так и не сняли с меня зов?» — осознав, наконец, что происходит, подумала Дарэм.
«Вынужден признать, что за всеми этими событиями я о нем… хм… позабыл, — ментальное вторжение было исполнено на таком уровне, что Нази фактически не ощущала давления на свой разум. — Поскольку мы находимся рядом, он не причиняет мне неудобств, так что я практически перестал обращать на него внимание. Если угодно, я могу тебя «отпустить», однако тебе известны последствия. Уверена, что хочешь столкнуться с ними именно сейчас?»
«Уверена, что не хочу, — представив себе предполагаемую «отдачу» после разрыва почти двухнедельной связи и то, как эта отдача скажется на ее и без того не радужном самочувствии, честно призналась Нази, предпринимая новую попытку подняться. — Предлагаю вернуться к этому через пару дней, вы не против?»
«Нисколько. Однако я вынужден повторить свой вопрос: ты уверена в том, что делаешь? Когда мы виделись в последний раз, ты столь органично смотрелась в роли покойной, что белые лилии у твоего изголовья выглядели бы весьма уместно. Не сказать, что в последние века я бывал чем-то болен, но, кажется, врачи рекомендуют в таких случаях покой».
«Мне ли не знать, что именно стоит делать в таких случаях? — Дарэм, наконец, сумела принять относительно устойчивое вертикальное положение и сделала несколько пробных шагов вдоль кровати. — Вы очень трогательно обо мне беспокоитесь, спасибо».
«Если фрау угодно считать трогательным мое нежелание тратить личное время на захоронение ее трупа, кто я такой, чтобы спорить? — Нази была уверена, что это замечание должно было бы сопровождаться едва заметным пожатием плеч. — Впрочем, после бала я буду куда менее занят, так что предлагаю вернуться к этому через пару дней, ты не против?»
В ответ на это любезное предложение Нази, не выдержав, расхохоталась, хотя и понимала, что подобные заявления, звучащие из уст вампира, убившего за свою долгую «жизнь» не одну сотню людей, способствовали скорее проявлениям страха, нежели веселья.
«Туше, Ваше Сиятельство, — подумала она. — И исчезните, пожалуйста, из моей головы. Вас взывание, возможно, и не утомляет, зато из меня энергию тянет вполне ощутимо. Хотите поговорить — извольте задать работу ногам».
«Как пожелаешь. Возможно, я нанесу тебе визит позднее», — согласился граф, и в сознании Нази воцарилась тишина.
Женщина только покачала головой, поражаясь тому, насколько широкое применение на самом деле имела одна из ключевых способностей, свойственных вампирам. Как теория, так и практика показывали, что так называемый «зов» широко применяется носферату для одурманивания жертвы, внушения ей ложного чувства безопасности и даже чего-то, похожего на любовь по отношению к взывающему. Слепое подчинение и безусловное обожание…
Нази отчетливо вспомнила, с каким остервенением и яростью бросались на некромантов ордена жители маленькой деревеньки под Вальтерсдорфом, защищая обосновавшегося там вампира, который оказался достаточно силен, чтобы удерживать под властью зова без малого три десятка человек. Мужчины, женщины, подростки — они до последнего прикрывали подступы к «лежке», пытаясь выиграть для своего спящего повелителя оставшееся до заката время. В их глазах не было страха или сомнений — только абсолютная, фанатичная преданность и готовность без раздумий убивать и умирать за существо, которое в их глазах являлось практически богом.
Однако об использовании связи между хищником и его жертвой не только как средства контроля, но и как средства вполне осмысленного телепатического общения Дарэм слышать еще не приходилось. Впрочем, ментальные воздействия и телепатию можно было считать явлениями схожего порядка, так что исключать подобную возможность, пожалуй, не стоило.
Кое-как добравшись до угла комнаты, Дарэм коснулась рукой тусклой поверхности старинного ростового зеркала, в котором весьма смутно можно было различить ее собственное отражение, изъеденное возрастными дефектами амальгамы. Даже пышущий здоровьем человек в этом зеркале выглядел бы, как восставший из могилы разлагающийся покойник. За исключением, разумеется, самого хозяина комнаты, который в зеркалах не отражался вовсе: еще одно «сказочное» свойство, в народе приписываемое вампирам и для разнообразия оказавшееся истинным — из-за алхимических свойств ртути в составе амальгамы зеркала попросту «не читали» находящуюся поблизости нежить.
В каждой байке об этих существах присутствовала крошечная частичка истины, но ни одна из них не отражала реальной картины, точно так же, как ни один из прочитанных Дарэм трактатов не дал ей столько информации, сколько неделя проживания бок о бок с самими вампирами.
И Нази не была уверена, что действительно хотела быть обладательницей этих уникальных знаний, потому что они делали все в десятки раз сложнее.
Преодолевая усталость, которую в самом прямом смысле можно было бы назвать «смертельной», Дарэм описывала круги по комнате, прикасаясь ко всему, что только попадалось ей на глаза, вынуждая тело «вспоминать» фактуру тканей, холод металла, глянец полированного дерева и исходящий от камина жар.
Когда-то она по-настоящему ненавидела Винсента Дарэма. За то, что после ее походов на изнанку мира он безжалостно заставлял ее подниматься с пола, никогда не подавая руки, чтобы помочь, вне зависимости от того, с какой попытки Нази все-таки удавалось встать: со второй, с седьмой или с пятнадцатой. За то, что, когда она все же поднималась, он не позволял ей лечь в постель или хотя бы сесть, требуя, чтобы она как минимум пару часов находилась в постоянном движении. За то, что требовал от нее в таком состоянии разбирать вещи на каминной полке или на письменном столе, в то время, как ей невыносимо хотелось просто отдохнуть. За то, что он вполне намеренно раздражал и злил ее, вынуждая ее кровь вскипать от желания его ударить.
Когда-то она была уверена, что он точно так же искренне ненавидит ее в ответ.
Пропала эта уверенность в тот день, когда она собственными глазами увидела, как Винсент после почти десятичасового отсутствия в мире живых, пергаментно-серый и едва способный шевелиться, точно так же пытается подняться из ритуального круга, срезанной с нитей марионеткой оседая на пол и пытаясь снова, и снова, и снова…
Обнаружив присутствие молодой супруги, которой было велено ни под каким предлогом не появляться в комнате, он лишь на секунду прикрыл глаза, словно от боли. Сейчас, глядя с позиции прожитых лет, Нази с точностью могла сказать — своим появлением она причинила боль его гордости.
«Оставь, — повелительно сказал он, когда Дарэм сделала движение, собираясь помочь ему подняться. — Я должен сам. Лучшее, что ты можешь сделать для меня — уйти».
Разумеется, уходить тогдашняя восемнадцатилетняя Нази и не подумала, из угла наблюдая за тем, как несгибаемый Винсент Дарэм старческой, нетвердой походкой бродит по залу, словно незрячий, ощупывая руками стены.