Каждый из них входил во владения смерти и, возвращаясь, уносил частицу нее с собой. В себе.
И, если позволить себе поддаться, пойти на поводу у не желающего полноценно возвращаться к жизни тела — эта частица начинала разрастаться, словно попавший в кровь вирус, так что, двигаясь, прикасаясь к окружающему их материальному миру, перебарывая себя в первые часы после ритуалов, некроманты существенно сокращали сроки своей «болезни», вместо недель отделываясь днями, а вместо месяцев — неделями непроходящего озноба, апатии и слабости.
Нигде Нази не испытывала такого желания жить, как на тропах, и никогда ей настолько не хотелось умереть, как в первые пару дней после возвращения.
Впрочем, в этот раз ощущения оказались особенно сильными, и Дарэм едва ли могла бы припомнить, когда еще ей приходилось настолько туго. Ее визит за грань мало того, что продлился довольно долго, так еще и потребовал от нее усилий в разы больше, чем обычно. Этот мир почти не питал ее, заставляя ее отдавать собственные силы, и Нази решительно отказывалась задать себе самый очевидный из возможных вопросов — стоило ли оно того?
Не отдала ли она больше, чем могла себе позволить до тех пор, пока не выполнила то, ради чего, собственно, и затевался двухмесячной давности ритуал, начавшийся в ее родном мире и так странно завершившийся в заснеженных горах мира чужого?
Впрочем, Дарэм была уверена, что ее жизни будет достаточно для того, чтобы повторить попытку, а об остальном она предпочла не думать, поскольку это «остальное» всерьез порочило ее профессиональную честь.
Побродив еще некоторое время по комнате, Дарэм, наконец, сообразила, что из одежды на ней лишь уже ставшая привычной ночная сорочка, и осмотрела свои временные владения внимательнее.
Вопрос о том, кто из троих обитающих в замке мужчин — живых и немертвых — переодевал ее, пока она была без сознания, Нази благоразумно отправила в категорию «остального» и предпочла сосредоточиться на поисках платья.
*
Фроляйн Шагал восхищало, кажется, абсолютно все: высокие каменные своды потолка в холле, тускло мерцающие в свете свечей витражные окна, массивные позолоченные рамы картин на стенах, ажурное плетение лестничных перил. Юность, наивность и волшебство мгновенного путешествия сквозь пространство оказали на неискушенный разум Сары воздействие настолько сильное, что фон Кролоку практически не приходилось прикладывать усилий, чтобы создать у девушки нужное, разумеется, благоприятное, впечатление, как о себе, так и о замке в целом.
— Как красиво, — выдохнула фроляйн Шагал, окидывая взглядом портретную галерею.
Граф, держащийся чуть позади своей спутницы, поверх ее головы тоже посмотрел на открывающийся ему вид, отметив, что позолота на рамах давно растрескалась и облетела, что некогда баснословно дорогая и красивая ковровая дорожка определенно нуждается в чистке, а, если уж быть до конца откровенным — то место ей на ближайшей свалке, и что украшенные кистями портьеры из бордового плюша, очевидно, являются колыбелью, а заодно и последним пристанищем не одного поколения замковой моли. При всей своей старательности и трудолюбии Куколь попросту не мог поддерживать ветшающее здание в должном порядке.
— Я счастлив, что тебе нравится, — сказал фон Кролок. Запах фроляйн Шагал будил в нем желания, грозящие немедленным срывом ежегодного бала, поэтому граф сделал над собой усилие и перестал дышать вовсе, что далось ему с некоторым трудом.
Впрочем, это могло помочь лишь в те моменты, когда ему не приходилось что-либо говорить.
Постоянно поддерживаемое дыхание было одной из тех человеческих и, в сущности, абсолютно не нужных привычек, которые граф пронес через века посмертия, так что всякий раз, когда ему приходилось прекратить дышать, он испытывал чувство иррациональной тревоги. Он точно знал, что задохнуться не способен, однако что-то, лежащее куда глубже, чем разум, упорно продолжало верить в обратное.
— И вы живете здесь совсем один? — Сара оглянулась, вскинув на фон Кролока взгляд огромных синих глаз.
— Не совсем. Со мной живет мой сын — юноша немногим старше тебя, который, впрочем, редко сидит дома, и наш слуга. Ты с ним уже знакома.
— Он, если честно, меня немного пугает, — полушепотом сказала фроляйн Шагал, чуть округлив глаза. — Вид у него, как у злого лесного духа из легенд!
— Поверь, Куколь — милейший человек, абсолютно безобидный и очень исполнительный, — фон Кролок усмехнулся. Если юной Саре и стоило здесь кого-то бояться, то этот «кто-то» сейчас стоял рядом с ней. — Внешняя привлекательность, разумеется, не его сильная черта, но ты поймешь однажды, что внешность часто обманчива и многие вещи на деле оказываются совершенно не тем, чем кажутся на первый взгляд. Пойдем, я провожу тебя в твои комнаты.
— И все-таки, разве вам не бывает тут… одиноко? — негромко спросила фроляйн Шагал. — Если вашего сына все время нет дома, то, получается, вам здесь совсем не с кем поговорить.
— Я провожу много времени за книгами, — уклончиво отозвался фон Кролок, которому категорически не нравился тот оборот, который принимала их беседа.
— А я плохо умею читать, к тому же, разве книга может заменить собеседника? — порозовев от смущения, заметила Сара и, покосившись на графа из-под ресниц, добавила: — А я-то думала, что это у меня жизнь одинокая и скучная.
Фон Кролок коротко вздохнул и тут же пожалел об этом, чувствуя, как начинают вытягиваться, удлиняясь, верхние клыки. Быстро взяв под контроль охотничьи инстинкты, он заставил себя посмотреть девушке в лицо, упорно не давая взгляду соскользнуть к стройной шее своей гостьи.
В глазах Сары плескалось вполне искреннее сострадание и понимание. Словно она только что обнаружила между собой и графом что-то общее.
— Теперь, когда я, наконец, нашел тебя, я не страшусь ни одиночества, ни тоски, Сара, — проникновенно проговорил фон Кролок, усиливая натиск зова на разум стоящей перед ним девушки. Зрачки фроляйн Шагал расширились, и на губах ее появилась счастливая, беспечная улыбка. — Не тревожься об этом, дитя мое, ты пришла сюда, чтобы обрести вечное счастье и вечное блаженство. Оставь все печали, вместе с воспоминаниями о прошлом, за порогом этого замка.
— Хорошо, — согласилась Сара. — Когда вы рядом, мне совсем не хочется думать о прошлой жизни… мне до сих пор не верится, что я здесь, и мне все равно, что будет после. С вами я ничего не боюсь.
— Вот и прекрасно, — фон Кролок улыбнулся в ответ на это по-детски наивное признание, распахивая перед девушкой двери в «гостевую» комнату, самую чистую и богато обставленную из всех.
Подобные беседы, как раз, были ему привычны: в тех или иных вариациях он вел их с каждой из приходящих сюда девиц. За исключением, разве что, фрау Дарэм, с которой у него, как выяснилось, есть масса более важных тем для разговора, и в обществе которой ему не приходилось ежесекундно бороться с чувством голода.
Он решительно не хотел знать о Саре ничего лишнего и не нуждался в ее сострадании или, дьявол упаси, попытках понять его самого.
Как можно меньше информации, как можно меньше личности — таково было неписаное правило при обращении фон Кролока со всеми его будущими жертвами.
— Эти комнаты и все, что в них есть, теперь твое, — сообщил фон Кролок восторженно замеревшей на пороге фроляйн Шагал, которая, очевидно, за всю свою почти восемнадцатилетнюю жизнь не видела настолько богато обставленных помещений, не говоря уж о владении чем-то подобным. Владении временном, но безраздельном. — Время уже позднее, и я советую тебе отдохнуть. Ты вольна ходить везде, где тебе вздумается, и делать все, что только пожелаешь, нет ничего, что было бы тебе запрещено. Куколь выполнит любую твою просьбу или распоряжение, а приятную компанию тебе может составить фрау Дарэм. Насколько мне известно, вы хорошо знакомы.
— Нази здесь?! — изумленно воскликнула Сара. — Мама сказала, что она уехала, и это было так странно! Я имею в виду, что она уехала так неожиданно посреди ночи, хотя была очень больна. И даже не попрощалась ни со мной, ни с Магдой. Получается, что она уехала к вам? Нази говорила, что у нее нет тут знакомых.