— Она была неплохо знакома с моей… родней, — скупо пояснил фон Кролок. — Ей требовалась помощь лекаря, и я, узнав о том, в каком бедственном положении она пребывает, помог ей совершить поездку в город.
Сара уже открыла было рот, чтобы засыпать своего новообретенного «возлюбленного» следующей порцией вполне логичных вопросов, однако после еще одного ментального усилия со стороны графа просто улыбнулась и сказала:
— Вы так добры, граф… и не только ко мне. Я знала, что сердце подсказало мне верный путь!
— Хочешь ли ты о чем-то меня попросить, Сара, прежде, чем я оставлю тебя? — спросил фон Кролок, который предпочел никак не комментировать заявление девушки по поводу собственных высоких душевных качеств. Добрым его даже при жизни считали очень немногие, и на то имелись вполне веские основания.
— Вы… не останетесь? — заливаясь краской, робко спросила фроляйн Шагал, теребя кончик наброшенной на плечи шали и, когда граф отрицательно покачал головой, еще тише прошептала: — Тогда хотя бы поцелуйте меня…
Собрав в кулак всю свою выдержку, фон Кролок приблизился к Саре и, наклонившись, поцеловал. В лоб.
— Предвкушение является значимой частью удовольствия, — вкрадчиво сказал он в ответ на непонимающий и явно расстроенный взгляд фроляйн Шагал. — Я хочу, чтобы именно бал стал часом нашего полного единения, а пока же насладимся сполна ожиданием этого момента.
Покидая комнаты юной Сары, граф испытывал ни с чем не сравнимое облегчение. Несмотря на всю внешнюю и, вполне вероятно, внутреннюю привлекательность фроляйн Шагал, переносить ее общество фон Кролоку удавалось с трудом.
«Почему ты никогда не пользуешься моментом? — всякий раз спрашивал отца Герберт. — Среди них попадаются вполне хорошенькие экземпляры. Я бы на твоем месте не упускал случая, тем более, что они сами готовы тебя чуть ли не на коленях умолять о взаимности».
«Какая жалость, что ты не на моем месте, правда? — обычно скучливо отвечал граф, добавляя: — А на месте юных дев не присутствуют юные мужи. Уверен, ты бы ни в чем себе не отказывал. Я же, в свою очередь, не намерен спать с тем, что впоследствии собираюсь съесть».
Фон Кролок, как и большинство людей, родившихся и выросших в его веке, относился к постельным утехам без лишнего трепета, считая их не более, чем средством удовлетворения физических потребностей и одним из источников удовольствия. Однако было, с его точки зрения, нечто откровенно неправильное и неприятное в стирании границ между любовницей и ужином.
И потом, даже куртизанки, с которыми при жизни порой проводил время Его Сиятельство, ложились с ним в постель вполне осознанно, не говоря уж о любовницах — некоторые испытывали к нему определенные чувства, некоторые даже были влюблены, а некоторые преследовали собственные выгоды, в то время, как жертвы зова своим чувствам и разуму хозяйками не были. Фон Кролок с точностью знал, что весьма откровенная просьба той же фроляйн Шагал — не более, чем следствие ментального воздействия.
Зов не способен был пробудить в человеке любовь, зато вполне успешно подменял это чувство зависимостью и похотью, силы которых было вполне достаточно, чтобы превратить в бесстыжую девку даже послушницу монастыря. И, год за годом сталкиваясь с проявлениями этой наносной похоти, граф неизменно испытывал чувство, очень похожее на брезгливость. Нечто подобное он ощутил бы, пожалуй, если бы ему предложили кого-либо изнасиловать, поскольку добровольное согласие жертвы, в его случае, являлось не более чем иллюзией.
Поразмыслив над перспективой визита к фрау Дарэм, граф пришел к мысли о том, что, пожалуй, начал излишне привыкать к их еженощным беседам, и о том, что в данный момент общество еще одной живой, пускай и куда менее съедобной женщины выдерживать ему будет слишком сложно.
Герберта в замке не было — очевидно, вернув Нази обратно в ее комнаты, наследник и возможный преемник графа предпочел отправиться на прогулку. Это, в свою очередь, означало, что у графа в распоряжении оказалась пара часов тишины и относительного покоя, вполне подходящих для того, чтобы, наконец, разобраться с бумагами, вот уже который день дожидающимися внимания фон Кролока в его кабинете.
Теперь, когда количество людей в замке временно начало превышать количество вампиров, графу настоятельно требовалось пересмотреть затраты на такие статьи расходов, как еда, дрова, свечи и прочие бытовые мелочи, необходимые живым и абсолютно не обязательные для мертвых.
*
Герберт вернулся лишь перед рассветом, когда граф уже начал с беспокойством поглядывать на светлеющее с востока небо. Молодой человек попытался сразу же проскользнуть в склеп, очевидно, надеясь, что фон Кролок не почувствует весьма характерных перемен в состоянии сына, однако граф его надежды безжалостно разрушил.
— Ну и кто, позволь узнать, это был на сей раз? — поинтересовался он, недовольно рассматривая легкий румянец, проступивший на бледных щеках юноши.
— Клянусь, отец, я не специально! — вместо ответа воскликнул Герберт. — Он был даже не очень вкусный! А уж как от него чесноком несло, я тебе не могу даже передать. Это был акт защиты, и не более. Я возвращался с последней подгонки камзола, и решил часть пути пройти пешком… ты же знаешь…
— Знаю, — фон Кролок понимающе кивнул. — Продолжай.
Перед тем, как спуститься вниз, под землю, он тоже временами любил постоять на крыше замковой башни или прогуляться по окрестностям. Оба они тосковали по недоступному немертвым дневному свету, и предрассветное зарево было единственным временем между ночным мраком и темнотой склепа, когда вампиры могли увидеть солнечные лучи. Издали и ненадолго.
— Он выбежал на меня прямо из-за поворота дороги и тоже, кажется, спешил к замку… я не до конца уверен, но, кажется, это был батюшка фроляйн Шагал. А может, и нет, но явно кто-то из местных. Когда он меня заметил, то, вместо того, чтобы попытаться скрыться, заорал что-то и кинулся! — рассказывал Герберт. — Мне кажется, он от страха совсем обезумел… В общем, все так неожиданно случилось, что я не успел даже понять толком, что к чему, и укусил его. Ну а потом… не пропадать же добру, верно? Все равно он был уже не жилец. Говорю же, акт защиты!
— Ну, разумеется, — холодно согласился фон Кролок. — А то, не ровен час, тебя бы до смерти избили. Ты вполне способен был шагнуть или, на худой конец, просто убить, но нет… это для тебя всегда было слишком простым и скучным решением. Ты, надеюсь, по окончании трапезы не забыл его обезглавить?
— Хм… — неопределенно промычал Герберт, и граф, потирая пальцем висок, мученически прикрыл глаза.
— Ты бросил его просто так, — констатировал он очевидное. — Есть что-то, что ты мог бы сказать в свое оправдание, Герберт?
— Конечно! — тут же заверил отца молодой человек — Во-первых, ты и сам знаешь, как после еды сознание мутится, и ты чувствуешь себя, словно пьяный. А во-вторых, рассвет уже тогда был слишком близко, я торопился.
— Пары секунд на то, чтобы просто оторвать ему голову, у тебя, естественно, не нашлось, — сказал граф, ощущая, как медленно начинает наливаться ледяным свинцом его собственное тело и чувствуя, как инстинкты начинают неодолимо брать верх над умирающим разумом. А это значило, что у фон Кролока уже не оставалось шансов исправить ошибку сына прямо сейчас.
— А отмываться после этого я когда, по-твоему, должен был бы? — возмущенно возразил молодой человек. — Или, хочешь сказать, это приемлемо — завалиться спать заляпанным кровью?! Еще чего!
— Настанет день, Герберт, когда я отвинчу твою собственную, очевидно, пустую голову, благоразумия в которой меньше, чем воды в пересохшем колодце. И тем самым избавлю себя и этот мир от множества проблем. Марш в склеп сейчас же, видеть тебя не желаю.
— Ну, учитывая, что ты тоже туда идешь… — протянул Герберт, но, заметив, как судорожно дернулась верхняя губа отца, приоткрывая взгляду заметно удлинившиеся клыки, почел за лучшее шагнуть в вышеозначенный склеп прямо из холла, не утруждая себя спуском по лестнице.