Дарэм знала, что для вампирского зрения даже кромешная тьма не является серьезной помехой, так что она нисколько не удивилась, почувствовав уверенное и безошибочно точное прикосновение к собственному плечу.
Не приближаться, не смотреть, не касаться.
Нази вслепую протянула руку, тут же ощутив под пальцами холодный шелк старомодного камзола, а затем подалась вперед, прижимаясь к этому шелку еще и щекой.
— Для того, чтобы завершить тот ритуал, я убила человека, — тихо сказала она, чувствуя, как руки графа смыкаются на ее спине. — Тело моего мужа уже несколько месяцев лежало в земле, и я просто не смогла бы привязать к нему вернувшуюся из-за грани душу, так что мне пришлось найти новое тело, способное удержать его на этом свете. Он был отступником, таким же, как и я теперь. Если бы кто-то в Ордене узнал, его бы ждал суд, но так вышло, что я выследила его первой. Я принесла его в жертву ради своей личной выгоды, и, знаешь, я даже не сожалела. Мне было все равно, потому что я была уверена — мне его тело гораздо нужнее, чем ему. Его бы все равно казнили.
— И как ты планировала объяснять окружающим все случившееся, если бы у тебя получилось? — после короткого молчания спросил граф.
— Не знаю, — просто ответила Нази. — Если бы получилось, мы бы что-нибудь придумали. Скорее всего, уехали бы в другую страну, бросили все, начали сначала где-нибудь, где никто не знал бы нас в лицо. Глупо?
— Очень глупо, моя любезная фрау Дарэм, — с мягким укором прозвучало из темноты над ее головой. — Однако люди, впавшие в отчаяние, всегда удручающе неразумны и редко думают о последствиях своих действий. Поэтому ты хочешь уйти вот так? Жертва во искупление?
Граф не увидел, но почувствовал, как Нази кивнула.
— Я, может, и не смогла до конца быть верной делу, которому отдала половину жизни, — проговорила она, чувствуя почти позабытую ею за эти годы резь в глазах. Как в те времена, когда она еще не разучилась плакать. — Но я могу успеть сделать хоть что-то. Я не хочу умирать, как отступник… Возможно, тебе это покажется смешным, но для меня это действительно важно. Вряд ли ты даже сможешь представить себе, насколько.
Обнимающие ее руки в ответ лишь сжались чуть крепче.
— Ты права, я не могу понять этого, — сказал граф. — Но это не означает, что я не способен понять, почему это имеет для тебя такое значение. Ты твердо уверена в решении окончить свою жизнь так и таким образом?
— Абсолютно.
В библиотеке снова воцарилось молчание.
— Мне определенно не следовало тебя спасать. Стоило убить сразу.
— Сожалеешь?
— Чертовски. Но даже с моими способностями не отменить того, что уже случилось. До бала осталось около четырех часов, тебе следует привести себя в порядок и переодеться.
— Я так понимаю, в платье с открытой шеей?
— Именно.
— Винцент?
— Я внимательно слушаю тебя, Нази.
— Пообещай мне, что, когда этот ваш бал закончится, ты позаботишься о том, чтобы меня обезглавили.
В ответ из темноты донесся тихий, невеселый смешок.
— Не доверяешь? Хорошо, я даю тебе слово фон Кролока, что позабочусь об этом, — сказал граф и, поскольку Дарэм продолжала напряженно молчать, уточнил: — Разве я хоть раз нарушил хотя бы одно из своих обещаний? Не говоря уже о том, что для человека моей эпохи — слово, данное от имени рода, приравнивается к клятве.
— Ты прав, прости, — Нази вздохнула. — Тогда хорошо. Иди, тебе еще нужно разобраться с загостившимися сверх меры охотниками на твою милость.
— Разумеется, — согласился граф и остался стоять на месте. Равно как и сама Дарэм не сделала ни малейшей попытки отстраниться. Наконец, фон Кролок решительно перехватил лежащую у него на груди руку Нази, и молча потянул ее за собой к выходу, с легкостью прокладывая путь сквозь темноту, в которой фрау Дарэм была абсолютно беспомощна.
Как бы ни велик был соблазн притвориться, будто окружающего мира за пределами библиотеки попросту не существует, дела неумолимо требовали от них обоих не тешить себя пустыми иллюзиями.
***
— Я не понимаю… — в синих глазах фроляйн Шагал отчетливо блестели слезы. — Почему вы отсылаете меня? Вы же обещали! Вы ведь сами говорили, что именно меня ждали все эти годы, что меня ждет новая жизнь, новое будущее, в котором мы будем счастливы!
— И я не отказываюсь от своих слов, — фон Кролок покачал головой и, протянув руку, большим пальцем аккуратно стер влажную дорожку со щеки девушки. — Тебя действительно ждет новая жизнь и новое будущее. Но не здесь и не со мной. Я не могу обещать, что ты непременно будешь счастлива — это зависит не от меня, однако, уверяю, что там будет гораздо лучше, чем здесь.
— Но я хочу остаться! Пожалуйста! — Сара порывисто обхватила пальцами запястье графа. Точно так же, как сделала это Дарэм в библиотеке. Один и тот же жест. И абсолютно разный смысл.
Прикосновение Нази было мягким, успокаивающим, полным прощального смирения человека, пытающегося заверить своего собеседника в том, что все идет так, как должно. Прикосновение фроляйн Шагал было прикосновением утопающего, хватающегося за протянутую руку в отчаянной попытке выжить. Во взгляде, обращенном на фон Кролока, было столько мольбы, что, не знай граф истинного положения вещей, он, вполне возможно, проникся бы к Саре состраданием.
— Это ненадолго, — граф улыбнулся самыми уголками губ. — Я бы сказал, что ты впоследствии будешь вспоминать о том, какой судьбы сумела избежать, с облегчением и радоваться своей удаче… но ты не будешь, Сара. Я не могу подарить тебе будущее, это сделал за меня другой человек, однако со своей стороны я тоже хочу сделать тебе подарок. Посмотри мне в глаза, дитя.
Сознание фроляйн Шагал было полностью открыто — за прошедшие недели разум девушки настолько привык к присутствию оплетающего его зова, что с готовностью отзывался на любое прикосновение, полностью послушный чужой воле. Фон Кролок аккуратно перебирал мысли, чувства и воспоминания, словно страницы книги, складывая их в новом порядке, оставляя на том месте, где все это время был он сам, лишь смутные, смазанные образы. Граф отступал все дальше, так, что Сара уже не могла толком рассмотреть его лица, вспомнить звук его голоса… Там, где было ощущение полета сквозь пространство, вырастал зимний лес и звучал скрип снега под полозьями саней…
Двести семьдесят восемь лет — достаточный срок, чтобы научиться не просто подавлять чужой разум, но и влиять на него, изменяя оттенки, приглушая воспоминания и создавая из их фрагментов новые. Особенно, если тебе все равно нужно чем-то занять ночи, так похожие одна на другую. Иногда забвение — это действительно хороший подарок, позволяющий всю оставшуюся жизнь не просыпаться от кошмаров при мысли о том, с каким будущим тебе посчастливилось разминуться в последний момент.
А еще это — неплохая гарантия безопасности.
Фон Кролок бережно отпустил сознание стоящей перед ним девушки и успел подхватить ее прежде, чем та с коротким вздохом прикрыла глаза, оседая на пол.
В его распоряжении было еще несколько часов, в которые спутанное сознание фроляйн Шагал будет приходить в себя, подстраиваясь под внесенные изменения. Граф прислушался, определяя, где в данный момент находится профессор, и обнаружил, что тот вместе с учеником как раз в это время спускаются по лестнице третьего этажа.
«Куколь! — мысленно позвал граф. — Ты уже показал фрау Дарэм гардеробную?»
«Да, мастер».
«Отлично, тогда приготовь сани, отвезешь наших гостей в деревню».
«Как скажете, мастер, — с готовностью отозвался слуга. — А свечи как же?»
«Придется тебе поторопиться. Приступай».
С самого появления Куколя под крышей замка Герберт не уставал спрашивать отца, каким образом тот ухитряется разбирать абсолютно нечленораздельную речь нового слуги. Фон Кролок в ответ советовал своему наследнику, наконец, напрячь свой мозг и научиться понимать Куколя самостоятельно, поскольку в этом не было ровным счетом ничего сложного.
К величайшему сожалению графа, за прошедшие десять лет Герберт так до сих пор и не попробовал воспользоваться своими ментальными способностями, благодаря которым сам фон Кролок практически не вслушивался в то, что именно говорит горбун, предпочитая напрямую обращаться к его разуму. Который, в отличие от речевого аппарата Куколя, к коверканью слов склонности не имел.