Гордо выпрямленная спина, намертво стиснутые зубы, пальцы, беспокойно сжимающие край плаща — граф был похож на взведенный арбалет, тетива которого готова в любую секунду сорваться от малейшего колебания воздуха.
— Ты не обязан смотреть, — все так же тихо и мягко заметил Герберт, касаясь отцовского локтя.
Пожалуй, впервые он не знал, что сказать, чтобы не сделать еще хуже, остро ощущая свою беспомощность. Граф, в отличие от своего наследника, всегда справлялся со своими проблемами в одиночку, не требуя ни вмешательства, ни поддержки, однако сейчас случай был настолько особенным, что Герберт не мог оставаться в стороне. А уж от мысли о том, чтобы присоединиться к гостям, молодого человека буквально передергивало.
— Не обязан, — спустя несколько мучительно долгих минут холодно согласился фон Кролок и вновь замер, через зал неотрывно глядя в лицо Дарэм.
Герберт тоже взглянул и почти тут же отвел глаза в сторону — Нази Дарэм переносила свою казнь молча. Она сосредоточенно смотрела прямо перед собой, словно видела что-то, доступное только ей одной. Кровь стекала по ее коже, пачкая платье, наряды гостей, их руки и лица, и чем бледнее становилась сама Дарэм, тем разительнее было происходящее с вампирами преображение — жизнь, переходящая к ним от жертвы, делала их движения более плавными, более похожими на человеческие. Землисто-серые изможденные лица светлели, взгляд прояснялся, тут и там под сводами зала уже звучали оживленные голоса.
Эта ночь, единственная в году, принадлежала им по праву, и «возрожденные» высшие вампиры готовились взять от нее все возможное.
Нази тихо всхлипнула, и фон Кролок беспокойно дернулся, словно они, как каторжники, были сцеплены вместе общими кандалами, так что малейшее движение одного мгновенно отражалось и на другом.
Впрочем, в какой-то степени так оно и было. Разве что кандалы эти были ментальными и, судя по поведению графа, чертовски прочными.
Герберт попытался убедить себя, что этот бал мало чем отличается от тех, в которых он за годы своего посмертия успел поучаствовать, однако чувство, что сейчас все они заняты чем-то постыдным, никак не желало исчезать. Это острое ощущение извращенности происходящего вызывало желание оказаться подальше и от сияния хрустальной люстры, и от трелей настраиваемых в преддверии танцев скрипок, и от самих гостей, поправляющих наряды и ведущих светскую болтовню.
Похожее чувство молодой человек испытывал лишь на первом своем балу, когда желание и ужас перед происходящим сплетались внутри него в тугой узел, заставляя руки дрожать не то от жажды, не то от отвращения.
Одни и те же лица, одни и те же бессмысленные разговоры, одни и те же мелодии — у музыкантов просто не было времени, чтобы разучить новые. Праздник, на котором в веках изменялось лишь одно — жертва.
Вампиров, еще не утоливших собственный голод, оставалось все меньше, и Герберт с облегчением подумал о том, что через несколько минут все закончится, безжизненное тело Нази Дарэм вынесут из зала, и можно будет хотя бы попытаться сделать вид, что все идет своим чередом. Отвернуться стыдливо от пролившихся на каменный пол алых капель, спрятаться за фальшивой радушной улыбкой и сосредоточиться на танце в обществе какого-нибудь вампира посимпатичнее. Лучше всего — облаченного в бледно-голубую ливрею Ренье, некогда бывшего пажом при дворе Наполеона.
Занятый своими мыслями, молодой человек не понял, в какой именно момент его отец сорвался с места, даже не пройдя по полу бальной залы, а просто шагнув сквозь пространство. В одну секунду он, напряженно застывший, стоял рядом, а в следующую уже оказался рядом с Дарэм, к плечу которой приник губами последний из не успевших насытиться вампиров.
— Довольно, — повелительно бросил он и, едва ли не оттолкнув облаченного в тусклый мундир корнета австрийской кавалерии юношу, торопливо, словно боясь опоздать, склонился над уже не подающим никаких признаков жизни телом, впиваясь зубами в и без того истерзанную шею. Герберт недоуменно нахмурился, пытаясь понять смысл только что произошедшего, однако граф, кажется, абсолютно не намерен был ничего объяснять. Подхватив Дарэм на руки, он обвел своих «подданных» взглядом и спокойно сказал: — Трапеза окончена, господа и дамы. Наша гостья мертва, и я надеюсь, что сегодняшнее угощение пришлось вам по вкусу. Я рад видеть, что кровь восполнила ваши угасающие силы, и вы готовы веселиться до рассвета, который сегодня наступит не скоро. Я же, в свою очередь, по сложившейся традиции, вынужден ненадолго покинуть вас, дабы позаботиться о том, чтобы все меры предосторожности по отношению к нашей жертве были исполнены точно и в срок.
Чуть склонив голову в вежливом, исполненном достоинства полупоклоне, фон Кролок размеренным шагом покинул зал, и Герберт, плюнув на всякие правила приличия, поспешил следом, на этот раз категорически не желая оставлять отца наедине с его ежегодными «заботами». Молодой человек всерьез опасался, что обезглавливание фрау Дарэм не пройдет для разума графа бесследно.
— Отец, — окликнул он, догоняя фон Кролока уже в холле. — Может быть, на этот раз лучше будет, если я все сделаю сам?
— Камзол испачкать не боишься? — глухо поинтересовался граф, не оборачиваясь и не сбавляя шага. — Кровь на столь любимом тобой лавандовом шелке будет скверно смотреться, Герберт.
— Да черт с ним, с шелком! — испуганный и взволнованный безжизненным тоном старшего фон Кролока, откликнулся юноша. — Ты, разумеется, всегда и со всем справляешься сам, но не сейчас. Остановись, и позволь мне помочь. Это уже слишком даже для тебя.
— Слишком? — медленно переспросил граф и, немного помолчав, заметил: — Для меня нет ничего, что было бы «слишком». Куколь!
Чуть запыхавшийся горбун появился из-за поворота буквально спустя минуту, заставив Герберта непритворно вздрогнуть от неожиданности.
— Ты когда вернуться успел? — ахнул он.
— Ты сделал все, что я велел? — одновременно с ним осведомился фон Кролок.
— А, аер, — проигнорировав вопрос Герберта, ответ на который и так был очевиден, Куколь старательно покивал головой, а затем с явным волнением покосился на безвольное тело на руках графа. — Аер?…
— Со мной все в порядке, Куколь. Не стоит беспокойства, — голосом, который, по мнению Герберта, свидетельствовал о чем угодно, только не о «порядке», царящем в его бессмертной душе, отозвался граф и, остановившись возле входа в собственные покои, попросил: — Не мог бы ты придержать дверь?
Камин все еще горел, так же, как в ту минуту, когда холодная ладонь Нази Дарэм уверенно легла на руку Герберта. На столе лежала раскрытая книга и молескин, испещренный заметками и выписками из древних трактатов по демонологии. Часы мерно тикали на каминной полке, и молодой человек, взглянув на них, с удивлением понял, что с начала праздника прошло всего сорок минут.
— Зачем мы здесь? — сообразив, наконец, что все происходящее совершенно не похоже на обычную процедуру обезглавливания очередной жертвы бала, спросил молодой человек у графа, который опустил тело Дарэм на постель. Тонкая мраморно-белая рука женщины неловко свесилась с края кровати, и фон Кролок аккуратно перехватил ее, положив поверх покрывала. Сильные пальцы бережно прошлись по волосам Нази, поправляя растрепавшиеся пряди, разглаживая складки сбившегося платья. Вытащив из-за отворота рукава белоснежный носовой платок, граф смочил его в стоящем на столе кувшине и, вновь склонившись над Дарэм, принялся методично стирать следы крови с ее кожи.
— Отец! — так и не дождавшись ответа, воскликнул юноша.
Старший вампир оглянулся через плечо, и Герберт, наконец, поймал на себе его спокойный и уверенный взгляд.
— Ну, вы, папА, простите за выражение, и тварь! — не глядя, упав в кресло, потрясенно выдохнул юноша.
— Твои слова должны были больно ранить мое сердце, Герберт, — граф едва слышно вздохнул и добавил: — Однако, скажи, разве я когда-либо это отрицал?