— Герр Шеффер, не могли бы вы записать свои рекомендации? Я думаю, это будет куда лучшей тратой нашего общего времени, — вновь бросив взгляд на часы, вежливо попросил мужчина, и Магнус торопливо закивал, направившись обратно в смотровую, где стоял письменный стол.
Больная снова заснула, но даже во сне ее продолжали сотрясать так не нравящиеся Шефферу приступы судорожного кашля.
— Вот — сказал он, дуя на подсыхающие чернила. — Ну и, разумеется, покой, небольшой круг общения…
— Благодарю вас за оказанную услугу, герр Шеффер, — мужчина склонил голову, принимая у лекаря рецепт, и Магнус судорожно вздохнул, впервые разглядев руки своего гостя.
— Господи Иисусе… — пробормотал он и, вскинув голову, встретился взглядом с холодными, светло-серыми глазами своего собеседника, заново отмечая про себя мертвенную бледность и густую синеву тонких губ.
— Мне кажется, герр Шеффер, что вы очень устали, — спокойно заметил мужчина и чуть заметно улыбнулся. — Столь почетная, но столь хлопотная работа способна отнять силы даже у молодого и крепкого человека, а в вашем почтенном возрасте и вовсе не следует пренебрегать своевременным отдыхом, как вы считаете?
Лекарь в ответ вяло кивнул головой и, не произнеся больше ни слова, ссутулившись, покорно поплелся к лестнице во второй этаж.
— Провожать не стоит, — в спину ему заметил граф, бросив на стол тихо звякнувший мешочек. Можно было бы обойтись и без денег вовсе, однако фон Кролок полагал, что любой труд должен быть оплачен. Даже если ты наутро не сумеешь припомнить, кто и за что именно тебе заплатил.
========== В тылу врага ==========
Голова болела так, что эта боль просочилась даже в тот смутный, тяжкий сон, подробностей которого Нази не могла припомнить, как ни старалась. В одном она была абсолютно уверена — ей снова снились кошмары. Впрочем, подобные сны за прошедшие месяцы стали чем-то привычным. Точнее, неизбежным. Если ей не снилась ночь на городской площади, ей снились покосившиеся надгробия, разрытые могильники, эхо голосов, гуляющих под сводами ритуальных залов или пробирающий до костей мертвенный холодок, который ощущал живой человек, ступая на тропы. Согреться после таких «походов» всегда было чертовски сложно — не помогали ни горячая вода, ни гретое вино, ни теплая одежда. Оставалось лишь покориться неизбежному и принять, как данность, что еще несколько дней после визита за грань пропитавший тело могильный холод будет преследовать тебя повсюду, что бы ты ни делал. Именно поэтому все известные ей некроманты даже в самые жаркие летние дни были облачены в плотные, многослойные костюмы, в силу традиции — черные или графитово-серые.
Нази со вздохом открыла глаза, надеясь, что реальность, какой бы неказистой она ни была, окажется лучше болезненных кошмаров. В какой-то степени, так оно и было. Разумеется, если полностью отключить мозг и не цепляться к мелочам, вроде той, что место, в котором она проснулась, было ей абсолютно незнакомо.
Некоторое время Дарэм задумчиво рассматривала нависающие над ней бархатные своды балдахина: бархат был темно-синий, кое-где явно траченный молью, зато щедро украшенный бахромой по краям. Кровать, на которой она лежала, отличалась воистину королевскими размерами, и, пожалуй, ее хватило бы, чтобы устроить на ночлег четверых таких, как она. Или даже шестерых, если укладывать поперек. Кроме непосредственно балдахина, в поле зрения Нази больше ничего не попадало, поэтому она решительно выбралась из-под тяжелого одеяла и выглянула наружу.
Просторная комната, явно старая, но дорогая мебель, толстый ковер на полу, камин, дрова в котором уже успели прогореть, но угли все еще слабо мерцали и тихонько потрескивали, остывая. И ничего, позволяющего определить ее местонахождение.
Прислушавшись к собственным ощущениям, Нази с удивлением поняла, что ей, пожалуй, лучше. Голова все еще кружилась, и тело казалось непомерно тяжелым, словно отлитые из свинца доспехи, в которые был закован слабо трепыхающийся дух. Но всепожирающий жар отступил куда-то в глубину, оставив после себя только приступы кашля, наждачной бумагой царапающего горло, да лихорадочный озноб. А она-то была уверена, что без нормальной медицинской помощи и лекарств не дотянет даже до рассвета!
Что-то смутное шевельнулось в памяти, и некоторое время Дарэм сидела на краю постели, сосредоточенно уставившись прямо перед собой, а затем хрипло и с чувством выматерилась.
Всю цепочку событий прошлой — а прошлой ли? — ночи восстановить так и не удалось, но и того, что она смогла припомнить, было достаточно для понимания: радоваться исцелению категорически рано.
Узкая сильная ладонь, спасительной прохладой касающаяся горящего лба.
«Ты понимаешь, что, скорее всего, умрешь?»
Вампир с легкостью поднимает ее на руки, и прямо перед глазами она видит тускло мерцающую серебристую вышивку на черном шелке его камзола: Нази окутывает холодом, и сознание окончательно уплывает, оставляя ее в кромешной тьме. Такая всепоглощающая, стылая, но умиротворяющая темнота окружала ее в детстве, когда Нази плавала в озере: вода на поверхности была теплой, но стоило нырнуть поглубже — туда, где со дна били природные ключи — и тело медленно погружалось в ледяной кокон. Сердце судорожно замирало, и Нази раскидывала руки, на некоторое время неподвижно замирая в толще холодной воды, запрокинув голову и глядя из черно-зеленой непроницаемой мглы вверх, туда, где по-прежнему светило солнце.
На поверхность она выныривает в ярко освещенной комнате. Над ней склоняется седой растрепанный старик.
«…все в порядке, я врач, меня зовут Магнус Шеффер».
Снова темнота. Молодой, звонкий голос звучит совсем близко, и в нем явственно слышна паника.
«Черт бы тебя побрал, отец! Если ты решил меня напугать, должен поздравить, в кои-то веки у тебя это отлично получилось! Уже светает! И этот вампир еще делал мне замечания относительно моей безответственности и безалаберности… А это еще кто?!»
И странно искаженный голос ее старого знакомого в ответ.
«В склеп, живо! Поговорим вечером, — руки, держащие ее, судорожно сжимаются, причиняя ощутимую боль, длинные „когти“ впиваются в кожу, и какой-то частью сознания, той самой, что отвечает за профессиональные навыки, Нази понимает, что вампир с огромным трудом сдерживает собственные рефлексы. Когда он снова открывает рот, его повелительный окрик похож, скорее, на низкое, хищное рычание. Слова звучат резко и отрывисто. — Куколь! Ее — в комнату, это — тоже. Исполняй!»
Ее встряхивают, словно тряпичную куклу, и все окончательно погружается во мрак.
Вырвавшись из воспоминаний, Нази коротко вздохнула и невольно посмотрела на свою правую ногу. Ткань сорочки на уровне бедра оказалась разодрана и расцвечена бурыми пятнами запекшейся крови. Приподняв подол, женщина убедилась, что на коже остались не слишком глубокие, но отчетливые царапины — следы вампирских когтей. Точно такие же обнаружились и на правом плече.
Щупать шею на предмет укусов Дарэм не стала — через тяжелые портьеры в комнату лился тусклый дневной свет, который, как известно, непереносим для всех категорий нежити, за исключением поднятых умертвий. А вот следы вампирской невоздержанности в виде царапин заживать будут еще долго, но обвинять хозяина «коготков» в чем-либо у Нази язык бы не повернулся.
Тело вампира не приспособлено для дневного существования, и, как правило, они находят себе укрытие от солнечных лучей за пару часов до рассвета. А вампир, притащивший ее сюда, похоже, всерьез задержался, так что ничего удивительного не было в том, что в условиях грозящей опасности хищник взял бразды правления на себя. Стоило, скорее, удивиться, что он как-то ухитрился сдержаться в то время, когда все инстинкты должны были призывать его отчаянно искать убежище, сражаться за то, что еще осталось от его жизни, и уничтожить все, что могло встать у него на пути.