Званка шагнула. Ее острые ключицы, выступающие в широкий вырез рубахи, заходили ходуном. До Игната долетел еле слышимый звук ломающегося хвороста.
Покойница шагнула еще. Шаг получился скользящим, неровным. Тело мотнуло в сторону, и Игнат с ужасом увидел, как верхняя часть Званки сместилась вперед с протяжным мокрым хрустом. По ткани погребальной рубахи начали расплываться темные пятна.
«Я сплю, – подумал Игнат. – Сплю и вижу плохой сон».
Он хотел открыть рот, позвать кого-то на помощь, но язык прилип к высохшему нёбу. Мертвая девушка стояла в ногах. Провисшая рубаха лежала на ее груди изломанными складками. Вывернутые из суставов руки свисали, будто усохшие ветки. Потом лицо покойницы стало кривиться и мелко подергиваться. Губы приоткрылись, между ними прорезалась косая щель.
– М-м… – протяжно застонала мертвячка.
На Игната дохнуло смрадом болотной тины и прелой земли. От страха показалось, что он сам омертвел, а душа отделилась и теперь едва крепится к телу на каких-то невидимых тончайших нитях.
– М-м… – снова выдохнула Званка. Черная щель рта округлилась. С посиневших губ выплеснулась густая и темная жижа.
– М-м… м-мер… тва…
Ее рот был забит землей и грязью. Слова давались с трудом, но Игнат уже понял, что хотела сказать ему Званка.
«Мертвая» – вот что силилась произнести она.
От мучительных усилий губы покойницы исказились, и рот стал похож на округлую дыру колодца.
– В… в-во… – с новым выдохом на покрывало упало что-то извивающееся, белое.
«Черви», – понял Игнат, и желудок спазматически сжался.
Тем временем Званка мелко задрожала, послышались сухие щелчки крошащихся костей. Верхняя сломанная часть стала крениться, соскальзывать с гниющего остова, как соскальзывает подтаявший снежный шар с фигуры снеговика. Вот тогда Игнат нашел в себе силы и закричал.
Он кричал долго, надрывно, срывая и без того сорванное болезнью горло. Кричал на одной ноте и извивался на постели, чувствуя прикосновение окостенелых рук.
– Ну, тихо, тихо, тихо! – голос был мужским, басовитым, знакомым.
– На вот, Игнасик. Выпей, сынок, – другой голос прозвучал ближе, реальнее.
Игнат заморгал, мокрой ладонью вытер лицо раз, другой. Комната выступила из липкого тумана, приобрела очертания. И не было больше шатающейся фигуры мертвой Званки, а были только встревоженные лица дяди Касьяна и соседки Рады. И еще одно – незнакомое лицо молодой женщины. Она ловко выдернула из-под руки Игната градусник, проверила температуру.
– Гораздо лучше. Отменяй вызов, дядь Касьян!
– Вот и хорошо, – загудел Касьян, поднимаясь. – Дороги-то все замело, теперь не то что на моей развалюхе, на черте не доедешь!
Его грузная медвежья фигура, пошатываясь, двинулась к выходу. В губы Игнату снова ткнулся край глиняной кружки.
– Выпей, сынок, чай с липой при воспалении хорошо, – приговаривала Рада. – Вот и доктор подтвердит.
– Подтверждаю, – с улыбкой произнесла девушка.
Теперь Игнат видел, что она не намного старше его. Девушка улыбалась, но серые глаза оставались сосредоточенными, серьезными. Взглядом она словно ощупывала Игната, проверяя – действительно ли опасность миновала?
Игнат послушно отхлебнул ароматного напитка, закашлялся.
– А что со мной было-то? – прохрипел он.
– Воспаление подхватил, – ответила девушка. – Если бы сегодня не оправился, повезли бы в город, в больницу.
– Скажи спасибо нашей Марьяне, – закивала тетя Рада, а ее двойной подбородок заколыхался. – Вот уж Господь лекаря послал, дай ей Бог здоровья!
Она перекрестилась сама, перекрестила девушку, потом Игната и вздохнула. Парень отвел взгляд: колыхание дородного тела тетки Рады вызвали в памяти трясущуюся, осыпающуюся фигуру мертвячки.
– Да и соседям спасибо надо сказать, – отозвалась Марьяна. – Хорошие тут люди, добрые. Тетя Рада все ночи с тобой сидела. Компрессы да уколы ставить помогала.
– Спасибо вам, – послушно прошептал Игнат. – И долго ли я в беспамятстве провел?
– Две ночи считай, – ответила Рада. – Бредил, горемыка. Говорил что-то во сне.
Она протянула руку и погладила паренька по спутанным кудрям. От ее прикосновения внутри Игната все сжалось, похолодело. Показалось, что в комнате снова пахнуло сыростью погреба. Но очертания предметов больше не расплывались в тумане, и покойница не подошла к его постели, чтобы шепнуть то, ради чего восстала из могилы.