Игнат проследил за ее взглядом и окаменел.
Через широко распахнутую дверь в избу проникал густой красноватый свет бушующего снаружи пожара. Тени от предметов вытянулись, почернели. По мере того, как Званка отступала назад, отступала и ее тень, пока не наплыла на дубовый стол и расщепилась надвое. Теперь казалось, что фигура девочки разрублена пополам — нижняя часть находилась на досках пола, другая, верхняя, струилась по гладкой поверхности стола.
И следом за отступающей Званкиной тенью в комнату втекла еще одна — гуще и чернее прочих.
— И… гнат! — прошептала Званка.
Слово сорвалось с губ вместе с каким-то мучительным вздохом. Девочка ткнулась спиной в край стола и остановилась — дальше отступать было некуда.
Густая, будто болотная грязь, тень лизнула Званкины башмаки. Девочка вздрогнула, поджала одну ногу. Может, она думала, что начнет сейчас же растворяться в этой непроглядной, неживой тьме, и тогда спасения уже не будет. Но ничего не случилось.
Зато вслед за тенью дверной проем заслонила фигура.
Уже потом, спустя несколько часов (а, может, и лет), Игнат корил себя, что не подбежал к подруге, не схватил ее за руку, не потащил — в бабкин погреб, на чердак, за печь, да куда угодно. Возможно, это могло если и не спасти, то хотя бы отсрочить неминуемое. Вместо этого Игнат остался сидеть неподвижно, и только побелевшими от страха глазами смотрел на вошедшего.
"Пугало с соседского огорода…" — вспомнилось ему.
Теперь Игнату казалось, что вошедший больше напоминал мертвяка.
Его ноги врастали в пол, будто корни деревьев. Будто он сам только что восстал из земной утробы — неподвижный, безликий, не имеющий ничего общего с человеком.
Мертвый.
"Да и каким еще может быть навий?" — подумал Игнат.
Силуэт вошедшего уже не казался таким непроглядно черным, как возле плетня, и мальчик понял: чужак был с головы до ног облит загустевшей кровью. Зарево пожара подсвечивало его фигуру, и Игнат видел, как вспыхивают и гаснут за его спиной золотисто-оранжевые искры.
— Заме…чательно.
Слово прозвучало глухо, надломилось посередине, словно его с трудом вытолкнули из окостеневшей гортани. Казалось, существо давно разучилось говорить, и теперь еле ворочало омертвелым языком.
Игнат услышал, как испуганно захныкала Званка. Тогда фигура качнулась, начала крениться вперед, словно силилась сделать шаг. Где-то вверху, в туманной мгле, где должно было находиться лицо, жадно сверкнул болотный огонек зрачка.
— Не надо, пан…
Новый голос заставил Игната вздрогнуть и еще сильнее вжаться спиной в бревенчатую стену. Но это была всего лишь бабка Стеша, которая тоже возникла на пороге, но казалась постаревшей на добрый десяток лет.
— Не надо, — повторила она. — Это только дети. Что вам до них?
Существо молчало. Белая, как льняное полотно, Званка все также стояла у стола. Но Игнат уже видел, как напряглись ее колени, и понял: Званка готовится бежать.
— Мальчик-то мой внук, — продолжила говорить бабка, стараясь, чтобы ее голос звучал убедительно и ровно. — Да только прока с него не будет, пан. Дурачок он.
Фигура качнулась снова.
— Не интересует, — снова раздался глухой голос, будто ветер дохнул в печную трубу. — Только… она…
Голова наклонилась вперед, со свистом вошел в мертвые легкие пропитанный гарью воздух — существо принюхивалось.
— Сла…адкая…
Вот тогда Званка закричала — так могла взвыть попавшая в западню лисица.
Она оттолкнулась от стола, бросилась головой вперед, как летом ныряла в стоячую теплую воду. Ее худенькое гибкое тело вильнуло в сторону — Званка хотела обогнуть вставшую на пути фигуру. Но сейчас же этот неподвижный, вросший в землю силуэт с удивительной ловкостью скользнул ей навстречу. Игнат увидел, как выхлестнула вбок сухая рука, тускло и страшно блеснули металлические когти. И Званка забилась в них, будто попавший в силок зимородок.
— Нет, пожалуйста! Нет! — истошно кричала она. — Мама! Па…
Черная лапа легла на ее лицо, и крики превратились в неразборчивые всхлипы. Со своего места Игнат видел, какими обреченными и остекленевшими вдруг стали ее глаза — еще будучи живой, она уже принадлежала нави, иному миру, откуда нет возврата.
Это поняла и бабка Стеша, которая вдруг ухватилась за текучую, кровяную мглу, за это неживое существо, и заговорила настойчиво:
— Пустите ее, пан. С нее тоже прока не будет, мала еще. Нешто вы себе кого получше не найдете, пан? Пустите…
— Довольно, — в голосе существа все также не было эмоций. Багряные отблески обтекали его силуэт, и казалось, что чудовище само создано из мрака и пламени. — Забираю ее… и договор заключен.
— Пан, да как же… — плаксиво начала бабка.
— Забираю ее, — жестко выдохнула тьма. — Или каждого…
Бабка Стеша замолчала. Игнат видел, как руки (лапы?) существа начали закручиваться вокруг Званкиного тела. Она вдруг стала чернеть, заваливаться назад, пока не обмякла тряпичной куклой. Чернильная вязкая тьма соскользнула с ее лица, и мальчику показалось, что под тонкой кожей некогда румяных щек налились чернотой трещинки капилляров.
— И…г… наш…ш-ш…
В последний раз тихо вздохнула она.
От этого мучительного, просящего вздоха Игната подбросило с лавки, будто силы снова вернулись к нему.
— Званка! — закричал он.
И кинулся к дверям.
Ему показалось, что он успел вытянуть пальцы, дотронуться до соскальзывающей во тьму подруги. Но трещина, отделившая мир живых от мира мертвых, становилась все шире.
— Ты куда, дурень? — визгливо закричала на него бабка Стеша. — В подпол, в подпол лезь! Лезь, дурак! Ну?
Игната поразило не то, что она впервые назвала его "дураком", а то, как прозвучал ее голос — испуганно, озлобленно, но и в то же время с такой смертельной усталостью, что Игнат послушно отпрянул.
Он не помнил, как снова вкатился в темный подвал, не помнил, куда подевалась потом бабка Стеша. Перед глазами маячил один-единственный образ — тонущая в густой кровавой реке Званка, ее широко раскрытые, помертвевшие глаза.
Только теперь мальчик заметил, что до боли сжимает что-то в кулаке. Он ослабил хватку, поднес руку к глазам — на ладони лежала Званкина заколка.
Знакомый голос эхом отозвался внутри его головы: "… Игна-аш-шш…"
Его рука качнулась, и заколка скользнула вниз, в непроглядный мрак, где отныне было суждено вечно лежать ее юной хозяйке…
9
Пока Игнат преодолевал дорогу от деревни до кладбища, облака над его головой потемнели, раздулись, будто гроздья перезревших слив. Казалось, что острые шипы сосен вот-вот проткнут их тонкую кожуру, и тогда на землю прольется гниющий сок из снега и мрака.
Зима не собиралась оставлять измученную землю, как прошлое не собиралось оставлять измученную душу Игната.
Званкина заколка в его руке казалась обжигающе горячей. Погнутая металлическая застежка впивалась в кожу, но Игнат не ощущал этого — в ушах стоял далекий шепот его мертвой подруги, пальцы еще чувствовали прикосновение к ее ускользающему телу. Поэтому Игнат торопился, и не заметил, как на улицу выгнала рыжих коров бабка Агафья, как дядька Касьян вошел в калитку Марьяны Одинец. Все сейчас казалось Игнату туманным, нереальным, несущественным. И причиной была Званка — мертвая Званка, которая кричала ему с той стороны небытия, из подземных глубин поглотившей ее нави.
Дорогу на кладбище замело недавним снегопадом, отчего следы, оставленные Игнатом, напоминали открытые язвы. Угрюмые сосны равнодушно поглядывала на бредущего по бездорожью паренька с высоты своего величия, но не были заинтересованы в нем — они подсчитывали годовые кольца и грезили о теплых временах. Где-то неподалеку, на опушке покачивалась заиндевевшая туша черного вепря — его вытащенные потроха были подъедены волками. Дальше простирались Жуженьские болота, теперь тоже покрытые толстым панцирем льда. А чуть западнее от них высился запретный бурелом. Именно там, где поваленные бревна и сучья переплетались, образовывая что-то вроде крепостной стены, поднимались снежные смерчи, и по лесу разносился призрачный шорох, словно сама природа испуганно вздыхала в ожидании чего-то страшного…