Но ничего этого не знал и не видел Игнат. А видел только занесенный снегом холмик, да покосившийся крест на нем.
— Вот я, Званка. Вот я, пришел… — Игнат опустился на колени прямо в снег, вынул из кармана плотно сжатый кулак. Рука его дрожала на весу от напряжения.
— Вот, самое дорогое, что я мог дать тебе. И что я могу тебе вернуть…
Пальцы разжались. Стеклянная бабочка выпорхнула из его руки, но не было больше в ней ни легкости, ни жизни — камнем повалилась она в снег. Мертвая вещь мертвой хозяйки.
— Помнишь? Дарил я ее на твой день рождения, — забормотал Игнат, рукавицей утирая покрасневший нос. — А теперь возвращаю на смерть твою…
Порыв ветра взъерошил волосы ледяной рукой. Уголок пришпиленной к кресту фотографии выгнуло, и показалось, что девочка на ней насмешливо ухмыляется.
— Ты прости меня. Прости меня, Званка, что не спас тебя тогда… Да и как я мог спасти? Тринадцатилетний парень-то… да от самой нави… вот теперь ты с ними, да и мне покоя не даешь…
Глаза щипало не то от ветра, не то от слез. Званка с фотографии продолжала ухмыляться, и на мгновенье Игнат испугался, что снимок снова пойдет черными трещинами, лицо девочки перекосит, превратится в мертвую оскаленную маску, и Игнат опустил взгляд.
— Любил я тебя тогда, — торопливо проговорил он. — Все эти годы только о тебе были мысли, да и теперь не могу выкинуть из головы. Виноват я перед тобой… Так виноват…
Игнат шмыгнул носом, исподлобья глянул на фото. Оторванный угол мелко подрагивал на ветру. Званка продолжала улыбаться скорбно и обреченно.
— Только прости ты меня! — выкрикнул Игнат. — Прости дурака, Званка! И отпусти…
Он сглотнул слюну, сам удивился своему порыву. Но все же продолжил:
— Отпусти, богом тебя прошу. Жизни мне нет с тобой, с думами о тебе. И не будет.
По вымороженному лесу пронесся вздох — глубокий, недовольный вздох потревоженного во сне исполина. С еловых лап ветер стряхнул налипший снег, который накрыл Званкину заколку, словно белой рукавицей. Остался торчать только край изломанного крыла.
— Нет у меня живой воды, чтоб воскресить тебя. Нет у меня воды и мертвой, чтоб успокоить, — прошептал Игнат. — Так что же мне делать теперь?
Ветер по-прежнему гудел высоко в ветвях, тучи над соснами сгущались и темнели. Лес молчал. Молчала и Званка, и только слегка трепетал оборванный край ее фотографии. Игнат посидел еще немного, но вскоре холод стал пробирать до костей. Тогда он поднялся с коленей, отряхнул налипший снег и нежно, кончиками пальцев, погладил Званку по глянцевой щеке.
— Прощай, — одними губами произнес Игнат.
Он дал последнее, что мог отдать своей мертвой подруге, как будто принес жертву той древней силе, которая навсегда забирает человека в вечную темноту и холод. Но его собственный час еще не настал, и за пределами кладбища разворачивала дорожные ленты жизнь со всеми ее надеждами, и бедами, и радостями…
Игнат выходил с опушки на проселочную дорогу, когда услышал крик.
Высокий, отчаянный, он взлетел к низкому февральскому небу и вспугнул стаю ворон, которая с раздраженным карканьем понеслась над лесом.
Игнат остановился.
На миг ему почудилось, что мертвая Званка зовет его вернуться. Бестелесная, холодная она налетела сзади, жадно обвила Игната руками-крыльями. Но это просто ветер подхлестнул его в спину да забрался под ворот.
Игнат вздохнул, плотнее нахлобучил сдернутую ветром шапку. И тут до него донеслось отдаленное, испуганное мычание.
"Коровы? И в лесу?"
Игнат удивился и принялся озираться по сторонам. Но сосны стояли плотными рядами, надвигающийся сумрак скрадывал последние краски земли. Тогда Игнат принялся осторожно, медленно прокладывать в снегу тропинку на северо-запад, откуда доносились и крики, и мычание коров. Идти было не слишком тяжело — здесь давно проложили свои тропы охотники, и пимы Игната лишь слегка утопали в ноздреватом насте, подтаявшим во время недавней оттепели.
Как любой человек, Игнат немного забирал вправо, а потому несколько отклонился от заданного самому себе курса. Ни коров, ни людей на своем пути он не встретил, но зато очень скоро наткнулся на свежие следы автомобильных шин.
"Наверное, егерь Мирон капканы проверяет", — подумал Игнат.
И совсем некстати вспомнил о найденной на опушке выпотрошенной туше.
"…совсем недавно его вздернули. Знали, что я там пройду".
Игнат поежился, пугливо обернулся, высматривая, не качнется ли между стволами тело мертвого вепря. Но вместо этого снова услышал истошный женский вопль, раздавшийся совсем неподалеку, так что можно было разобрать слова:
— Помогите! Помогите! Кто-нибудь!
Крик завершился каким-то болезненным хрипом. Потом донеслась явственно различимая ругань.
Всего несколько мгновений Игнат стоял на месте, как вкопанный. А потом кинулся вперед, не разбирая дороги, но руководствуясь только одним желанием — успеть.
Стволы сосен расступились, между ними тускло блеснул бок крытого брезентом грузовика. Сам он грузно просел в сугробе, а рядом нервно переругивались мужики. Игнат сразу узнал их.
— Говорил тебе, влево надо! Влево! — орал дядя Касьян, пригибаясь возле грузовика и заглядывая под днище.
— Брал бы сам, когда эта стерва меня за руку тяпнула! — огрызался Егор. — Говорил, надо было опоить.
— Опоенных они не шибко жалуют, будто сам не знаешь! Лучше скажи, как теперь, твою-то в душу, выгребать будем?
— Коров надо вывести, а тогда уж и выгребать!
— Ну, так и выводи! До темени провозиться хочешь?
Егор сплюнул в снег и принялся с раздраженным ворчанием отстегивать брезентовый верх. Под брезентом Игнат разглядел бело-рыжие коровьи морды. Снова послышалось испуганное мычание. Потом в кабине грузовика что-то грохнуло, чьи-то башмаки с размаху ударили в боковое стекло. Оно лопнуло с натужным звуком, и следом послышался гневный окрик:
— Ах ты, лярва этакая! Тихо, кому говорю!
В окне появился чей-то трепещущий силуэт, до Игната донеслись приглушенные всхлипы. Вторя им, мучительно и долго промычала корова.
Более не медля, Игнат бросился к грузовику, рванул дверную ручку раз, другой. Замок поддался со второго раза, и дверь с грохотом откинулась на петлях. В образовавшемся проеме мелькнули чьи-то ноги. Подошвы башмаков едва не ударили Игната по лицу, и он еле успел отклониться в сторону.
— Спокойно, говорю же! Молчи, дура!
В бранящемся мужчине Игнат узнал егеря Мирона. Лицо у него было раскрасневшимся, потным от усилия. В крепком медвежьем захвате он держал брыкающуюся, связанную по рукам и ногам девушку.
— Да брось ты ее, помоги лучше! — от кузова донесся раздраженный голос Касьяна. — Куда она убежит-то, связанная, да еще по снегу.
— Да пусть бежит, — отозвался Егор. — Недолго бегать-то. Ну? Раз, два…
Грузовик покачнулся, будто чьи-то руки попытались вытолкнуть его из сугроба на проторенную колею. Девушка махнула головой, темная спутанная коса хлестнула Мирона по щеке. Тот зашипел злобно, скрутил извивающееся тело. Бросил на сиденье, словно куль картошки, и сам навалился следом.
— Ну, сейчас ты у меня…
— Дядя Мирон! — прокричал Игнат. — Да что ж вы делаете-то?
Девушка повернула к нему заплаканное лицо, и в груди у парня похолодело — он узнал Марьяну Одинец.
— Вы зачем это, а? — растерянно произнес Игнат.
Марьяна снова мотнула головой, так что растрепанные пряди налипли на лоб. Из глаз брызнули слезы, она что-то промычала, но слов было не разобрать — рот был туго завязан пестрым бабьим платком.