— Да что лясы точить, — сказал он. — Поехали, сам посмотришь. Колымага-то вон моя — Касьян махнул в сторону стоянки, где кроме заржавленного, снятого с колес самосвала стоял побитый, подлатанный, но все еще на ходу внедорожник.
— Думал, куниц или белок настрелять в бывших егерских угодьях, — продолжил Касьян и виновато потряс небрежно перекинутой через плечо двустволкой. — Да только совсем опустели леса. Эх, жизнь…
Он не договорил, покачал косматой головой.
Игнат промолчал тоже. Он понимал, что хотел сказать Касьян: там, где проходит навь, жизнь умирает.
Печка в кабине не топила, и Игнату пришлось обхватить себя руками за плечи, поднять ворот парки и сильнее надвинуть на уши беличью шапку, чтобы не замерзнуть совершенно. Пар вырывался изо рта белыми облачками, оседал на стеклах и замерзал на них, образовывая сплетение морозных узоров. Касьян время от времени тоже протирал лобовое стекло, матерился и пересыпал мат прибаутками и байками из жизни деревни. Игнат узнал, что старый Михей поссорился со своей женой и выгнал ее из дома, что семнадцатилетний Фимка обрюхатил девчонку в соседнем селе Малые Топи, за что его приходили бить рогатинами малотопинские мужики, что работа есть только на лесозаготовках или в карьерах, где добывают уголь и молибден.
Игнат слушал, и время от времени дышал на заиндевевшее стекло, протирая в нем круглые оконца. В них он мог видеть, как по бокам узкоколейки мелькают красноватые стволы сосен.
"Будто облитые кровью", — думал Игнат.
И старательно гнал из головы дурные мысли.
Из-за сосновых стволов потянуло дымком. И совсем скоро показались дома — бревенчатые срубы, кажущиеся черными на фоне серого полотна неба. Из печных труб валили дымные клубы. До Игната донеслось приглушенное мычание коров. Под ребрами тотчас заныло, заворчало, словно старый пес, дождавшийся возвращения любимого хозяина. Волнение Игната заметил и Касьян, и бросил на парнишку косой взгляд.
— Узнаешь родные места? — с ухмылкой спросил он.
Юноша только кивнул согласно.
На самом деле, деревня казалась ему чужой. То ли за прошедшие годы он успел совершенно позабыть детали своей малой родины, то ли за эти же годы деревню подправили, подлатали, привели в божеский вид.
"После сошествия нави, вестимо", — подумал Игнат, и прикусил язык, будто боялся, что произнес запретное слово вслух.
Касьян убавил скорость, и, тяжело подпрыгивая на ухабах, повел внедорожник мимо изб. Игнат видел, как на крыльцо одного из домиков вышла пожилая женщина, укутанная шалью. В руках она держала корыто с просом, видно, вышла покормить кур. Касьян припустил окно и крикнул:
— Здорово, Матрен! А я Игнашку везу! Бабы Стешиного внука, помнишь? Вот, тут теперь жить будет!
Баба перехватила корыто одной рукой, другую прижала к груди и заголосила высоким, резким голосом:
— Ах ты боже мой! Да неужто Игнашку Лесеня? А мы уж думал, вовсе парень пропал! Сгинул! Ах ты…
Ее причитания становились все глуше, пока не превратились в невнятное бормотание, оставшееся далеко позади. Касьян подмигнул своему пассажиру:
— Видишь? Помнят тебя земляки.
Игнат не мог сказать, рад ли он этому. Волновала его далеко не встреча с селянами, и не сплетни, которые (он знал наверняка) будут распускать за его спиной. Не теперь — так через день, другой (да и что еще делать деревенским людям, отрезанным от большого мира и не имеющих разнообразия в досуге, кроме пьянства да пересудов?). Волновал Игната один-единственный дом, чья покосившаяся крыша показалась в конце деревенской улицы.
Дом бабушки Стеши. Родной дом его детства.
Правый бок дома был совсем черным, опаленным огнем. Окна, заколоченные досками крест-накрест, почему-то навевали на Игната тревожное и мрачное чувство.
"Словно кресты на могилах", — подумал он.
Внедорожник подкатил к заваленному плетню и остановился.
— Приехали, парень, — прокомментировал Касьян, и достал из-за пазухи кисет с махоркой. — Вот твой дом. Да не бойся, не трогал его никто. Так все это время заколоченным и простоял.
— Спасибо, дядя Касьян, — поблагодарил Игнат, и принялся вылезать из кабины.
Ноги почему-то подгибались. Наверное, так действовало волнение. Или напряженная тишина, которая почему-то воцарилась в окружающем его воздухе, ставшем вдруг плотным и наполненным ожиданием.
(…например, ожиданием нового прихода нави…)
Игнат сглотнул вставший в горле комок. Чемодан грузом пригибал его к земле, хотя почти все припасы были съедены в дороге, а дополнительная пара шерстяных брюк надета еще до прибытия на станцию Солонь.
И он вздрогнул, когда на его плечо легла твердая рука.
— Боишься? — это был Касьян, который тоже выбрался из кабины и теперь стоял рядом, втягивая морозный воздух, словно учуявшая след гончая.
В голосе его не было насмешки, а только серьезное понимание. Сочувствие даже.
— Давай, я провожу тебя? — предложил он. — Вдвоем не так страшно.
Игнат молча кивнул. Ответить что-либо он сейчас был не в состоянии — рот почему-то склеило липкой слюной, а глаза защипало, словно северный ветер кинул в лицо пригоршни снега.
Он снова сделал пару неверных шагов. Под ногами захрустел нетронутый снег. Но Игнату показалось, что не он шагнул навстречу дому, а бревенчатая, почерневшая изба прыгнула ему навстречу, перегородила путь. Черная дверь на заржавленных петлях напоминала плотно сомкнутые челюсти людоеда, готовые вот-вот раскрыться и проглотить целиком двух нежданных гостей.
— Тяжело возвращаться в прошлое, — сказал Касьян, и его голос прозвучал глухо, будто со дна деревянного бочонка. — Особенно, когда прошлое столь неприглядно.
— Ничего, — через силу выдавил Игнат. — Бабушка Стеша говорила, что рано или поздно приходится выходить на бой со своими бесами. И побеждать их.
Он взялся за ручку двери и потянул.
Сначала рассохшаяся дверь не хотела поддаваться. На помощь Игнату пришел дядя Касьян. Ржавые петли протяжно заскрипели, дверь застонала, словно мучающаяся ревматизмом старуха, потом нехотя поддалась. На Игната дохнуло запахом нежилого помещения, сырости и пыли.
— Не бойся, — повторил Касьян, и юноше показалось, что он больше успокаивает самого себя. — Бабка Стеша добрая была. Даром что знахарка.
"Добрая, — подумал Игнат. — Она спасла деревню. Спасла всех, кроме…"
Рядом чиркнул колесиком зажигалки Касьян. Он успел свернуть самокрутку и теперь поджег ее, затянулся горьковатым дымом.
— Работы здесь, конечно, конь не валялся, — резюмировал Касьян, подняв повыше руку с горящей зажигалкой. — Ну да ты парень крепкий. Выправишь со временем.
Тусклый свет снаружи почти не пробивался сквозь забитые окна, и помещение освещал только огонек Касьяновой зажигалки. Игнат сумел разглядеть покренившийся потолок с оборванной нитью лампочки, белый, будто выпавший зуб великана, облупившийся бок печи, железную кровать с набросанными на ней истлевшими тряпками. В темном углу, на неумело сколоченной дощечке, стояли образа. И Игнат вспомнил, как своими руками выстругивал этот импровизированный киот.
(…всего за два месяца до пришествия нави…)
Он снова сглотнул появившийся в горле ком, дважды вытер слезящиеся глаза (от махорочного дыма — хотелось верить Игнату).
Еще в помещении стоял крепкий дубовый стол с неубранной полупустой бутылкой ("…поминали бабушку", — подумалось юноше), старинный платяной шкаф, вот, пожалуй, и все.
Небогатое приданое для любимого внука.
Страх, когтями хищника схвативший Игната за горло возле самого порога, теперь отступил. Вместо него появилась щемящая грусть. Глаза снова защипало.
Игнат поставил чемодан на пол и буркнул, не поднимая головы:
— Да вы идите, дядя Касьян. Я уж сам дальше…
— Ты хоть дров набери, — посоветовал Касьян. — Какое-никакое тепло будет, да и свет.
— Наберу, — не стал спорить парень. — Только сначала еще одно дело сделать надо.