— Какое такое дело?
Игнат еще ниже опустил голову, и почувствовал, как веки набрякли горячей влагой, но не делал больше попытки утереться рукавом. Он хлюпнул носом, проглотив первую обжигающую слезу, и произнес:
— Я бы хотел попрощаться с бабушкой… Дядя Касьян, вы ведь знаете, где она похоронена?
3
Кладбище лежало в стороне от деревни.
Из-за темных сосновых стволов взирали кресты, такие же черные, безликие — совсем старые, но еще не истлевшие в труху. Изгородей не было, и Игнату приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступить на чью-нибудь осевшую могилу.
— Стой, — тем временем сказал Касьян. — Прошли, кажись.
Он развернулся и забрал чуть левее, мимо обломанного можжевельника. Игнат двинулся следом, и высохшая, будто рука скелета, узловатая ветка кустарника зацепилась за рукав Игнатовой парки.
"Игнаш-шш…" — выдохнул пробежавший по кронам ветер.
Парень вздрогнул, высвободился из цепкого захвата можжевельника и поспешил за Касьяном. Щемящее беспокойство, зародившееся еще на перроне, вернулось снова.
— Дядя Касьян, — Игнат окликнул впереди идущего мужчину. — А она… тоже здесь похоронена?
Ему показалось, что широкие плечи Касьяна вздрогнули.
— Здесь, — эхом отозвался он, и добавил, почему-то понизив голос:
— То, что осталось…
Спину Игната снова будто опалило жаром.
(..то, что осталось лежать на остывшей земле после того, как навь покинула деревню…)
— Пришли.
Касьян остановился так резко, что Игнат едва не влетел в его пахнущий соляркой и прелой овчиной тулуп. Мужчина посторонился, пропуская парня вперед. Но тот не смог сделать и шага.
Вдруг навалилась такая тяжесть, словно весь небесный свод обрушился на его плечи. Игнат даже почувствовал, как подломились его колени. Под локоть предупредительно нырнула шершавая ладонь Касьяна.
— Ну, ну! — донесся откуда-то издалека голос. — Ну что ты, парень? Держись-ка! Держись…
Игнат только смотрел вперед. Туда, где из серой пелены зимнего дня выступил покосившийся деревянный крест. Имя. Дата.
"Два года назад, — вспыхнула запоздалая мысль. — Два года…"
В правый висок вошла раскаленная игла. От ее жара Игнату показалось, что внутри его головы все начало плавиться. Размягченная лава горя не умещалась в замкнутом пространстве черепной коробки, и горячими ручьями выплескивалась наружу. И только потом, слизнув языком соленую влагу, Игнат понял, что плачет.
— Всего два года не дождалась… — прошептал он. — Что ж ты, баба Стеша?
Потом повернул к своему спутнику совсем уж чумазое, перепачканное слезами и грязью, лицо. Попросил:
— Подождите меня в машине, дядя Касьян? Попрощаться наедине хочу…
Касьян понимающе кивнул. Хотел что-то сказать, но передумал, только несильно, по-отечески хлопнул Игната по спине.
Прощание с родными — дело интимное. Да и не гоже постороннему видеть чужие слезы.
Уже и тулуп скрылся из вида, уже и стихли тяжелые мужицкие шаги, а Игнат все стоял у покосившегося креста, и плакал тихо, беззвучно, но горько. Наверное, поэтому он не видел, как над его головой постепенно начали сгущаться тучи. Как в полях поднялась поземка, вздымая крученые снежные вьюны. Как с сосновых лап посыпался иней. Ветер швырнул за воротник щедрую пригоршню снега. Тогда только парень ойкнул, принялся вытряхивать набившийся снег, а, вытряхнув, выпрямился и огляделся.
Он находился на кладбище один-одинешенек. Кресты и темнеющие стволы сосен обступили его, будто собирались взять в оцепление. Игнату даже почудилось, что они оживают, подступают все ближе. Кустарники протягивали к нему свои почерневшие ветки. Новый порыв ветра пронесся по лесу, как тяжкий вздох.
(…вздох мертвеца, придавленного непосильной тяжестью смерзшейся земли…)
Игнат отступил. Под ногу некстати подвернулась сухая ветка. Ее хруст прозвучал в замороженном кладбищенском воздухе, словно выстрел.
(…или как надрывный хруст ломающихся позвонков…)
"Вдруг мы видимся в последний раз? — всплыл в голове чужой голос. — Вдруг, меня заберет навь? Заберет навь… заберет…"
Тонкий, девичий голос эхом отдавался в ушах. Знакомый голос. Голос Званки.
И вот тогда с новым глотком морозного воздуха в легкие Игната ворвался страх.
Он круто повернулся на пятках и бросился прочь, не разбирая дороги. Ветер подстегивал в спину, швырялся хвоей и снегом. Ветки кустарников хлестали наотмашь. Еще один можжевеловый куст, внезапно выросший на пути, больно стегнул Игната по правой щеке. Парень отшатнулся, споткнулся о сплетение узловатых корней. Потом потерял равновесие и с размаху хлопнулся наземь. Ватные штаны оберегли его от того, чтобы в кровь расшибить колени. Но вовсе не это сейчас заботило Игната.
Он лежал на могиле.
Руки упирались в покатый бок холмика. Наспех сколоченный крест перечеркивал небо грубыми косыми штрихами. А еще к кресту был приколочен керамический портрет. От времени глазурь потемнела и вытерлась, сверху вниз фарфоровую заготовку пересекала трещина, но все же Игнат узнал это лицо.
Круглые щеки. Курносый нос. Две тугие косы, спадающие на плечи.
Внизу по фарфору вилась надпись:
'Званка Добуш'.
Снова появилось чувство, будто Игнат с головой ныряет в прорубь деревенского пруда. В животе стало холодно и пусто, мир закачался и поплыл, расходясь концентрическими кругами.
"Имя-то какое — Званка, — подумалось Игнату. — Она всегда на помощь приходила, только позови…"
Веселая, отзывчивая девочка…
Не поэтому ли ее выбрала навь?
Мир теперь окончательно подернулся сгустившейся мглой. Исчезли изломанные свечи сосен, и осевшие бугорки могил, и черные кресты. Ничего этого Игнат не видел больше.
А видел пламя…
…Сначала пришел низкий, протяжный гул, от которого мгновенно заложило уши. Игнату показалось, что пол в избе задрожал, словно деревянные мостки после прыжка в воду. И он не сразу понял: звук пришел с воздуха.
Утробный рев расколол надвое небо. Полыхнуло короткой вспышкой, как бывало во время грозы.
"Молния, — подумалось Игнату. — Откуда бы ей взяться зимой?"
И сразу же вслед за молнией в небо ударил крученый огненный столб.
— Сколько тебе повторять, неслух ты этакий?
Окрик прозвучал надрывно, но не грозно. Скорее, испуганно. Паренек послушно отпрянул от окна. Изба расплывалась оранжевыми пятнами, и в этом огненном мареве Игнат видел бабу Стешу, испуганно машущую ему рукой.
— Живее, Игнашка! Залезай же, лихо мое!
Он юркнул мимо бабки в пахнущую сушеными травами и землей раскрытую утробу погреба. Внизу, возле дальнего угла, нахохлившимся совенком сидела Званка.
— И носа не смейте казать, пока не позову, слышите? — строго прокричала бабка.
Она опустила крышку погреба, и Игната окутала непроглядная тьма. Он вздрогнул, когда что-то теплое коснулось его руки.
"Мыши?" — сразу же пронеслось в голове.
Но это была всего лишь Званка. Ее встревоженный шепот раздался возле самого уха:
— Что это такое, Игнаш, а?
Он сжал ее мокрую ладошку, ответил уверенно и серьезно:
— Навь.
Они замолчали, и некоторое время сидели, плотно прижавшись друг к дружке. Было тихо-тихо. Так тихо, что биение собственного пульса казалось Игнату неправдоподобно громким, будто какой-то крохотный гном бил в барабаны в глубине его головы.
Званка первой нарушила молчание:
— А, может, и нету ничего?
— То есть как? — недоуменно переспросил Игнат. — Нави нету?
— Ничего нету, — повторила Званка.
Она убрала руку. Привыкший к темноте Игнат видел, как ее силуэт выпрямился во весь рост.
"А как же взрыв?" — хотел спросить он, и не спросил.
Угловатый званкин силуэт качнулся в сторону. Послышался грохот посуды, как если б кто-то с размаху влетел в кухонный шкаф.
— Осторожно! — негромко вскрикнул Игнат.
Званка что-то сердито прошипела. Снова послышался звук сдвигаемого стекла.