Паша почувствовал, как тяжело зашаркали под столом чьи-то ноги, чьи — не определить, и много спустя встал во весь рост грузный бородач. Ни одного слова не сказал и повалился назад.
— Все равно, — как ни в чем ни бывало продолжала Илона, — гуманность здесь ни при чем, надо быть беспощадными в каких-то вопросах, правда, Паша?
Что задумала? — вздрогнул тот.
— Я вот что скажу, — во время влезла Тая, — жизнь хороша, пока живется, но и смерть красива, только мы ее не знаем. А зря! Художнику все должно быть подвластно, везде должен побывать, в смерть влезть при жизни, своими глазами увидеть и запечатлеть. Кто, кроме художника покажет нам смерть? В этом, думаю, его задача. Простые смертные что хотят, то и воображают о смерти. Но ведь в этом вопросе, как ни где, важны истина, точность…
Она опять полезла к листочкам с мертвым котом.
— Вот мой всегда там, где смертью пахнет.
— Это где же? — поинтересовался бандит.
— Много таких мест, — загадочно ответила Тая.
— Где он сейчас?
— В бане!
— Вон оно что!
— А что? — не выдержал Гномик…
Паша следил: Анастасия нависла над стаканом; голые груди под шарфом подтянулись; в глазах туман, какой бывает перед восходом луны.
У той, небось, тоже и туман и луна; залитая кровью луна в глазах. Не часто, но такая точно на небе случается. Интересно, подметила Зойка что-нибудь в этом роде, когда отмыли или не до того? Вероятнее всего, да, — любит романтические штучки.
— …кошмар, просто кошмар, — голос Гномика, — я насилу ее оттащил…
Бывают же такие совпадения, — думал Паша про себя. Анастасия поймала его взгляд и мигнула в пустоту.
— …она с собой шайку прихватила, зачем спрашивается? Тут бабы вроде бы меня различили…
— Я одного художника знаю, — оборвала Тая, — пять часов в парилке выстоял, баб рисовал, одна все возмущалась и грозила ментов позвать. У Шилова выставляли.
Гномик разошелся.
— …заметили и про нее будто забыли. Я понял — конец. Попробуйте с голым озверевшим бабьем справиться! Где твой был, почему рядом не было? — заорал Гномик на Таю.
Анастасия перекинулась парой фраз с Илоной.
…………………………………………………………………..
Паша встал из-за стола и подошел вплотную.
— Разрешите?
— Тебе чего? — прошипела Илона.
— Танец разрешите? — и склонился головой к Анастасии.
— Ты где музыку услыхал?
— Музыка во мне с того самого вечера.
Анастасия послушалась и прижалась к Паше. Он вел неуверенно, музыка пропадала; в ожидании такта неловко переминался. Анастасия, не замечая ничего, впилась глазами в пуговицу на Пашиной рубашке.
— Вам не надо стараться на кого-то походить, — шепнул ей на ухо.
Анастасия не расслышала, раскачиваясь в его руках.
— Напомнили, просто вылитая, мертвая… та же прическа, грудь…, отчего вы голая?
— Жарко, — просто ответила Анастасия, — мне всегда жарко. Странно, правда?
— Правда.
— А что напомнила кого-то, и то правда — я всем твержу, что давно мертвая, не верят. Такой молоденький, а разглядел.
— Вы и на живую очень сильно похожи, — добавил Паша. Он и сам уже не понимал, кто у кого в руках кружится. Настасья ли это? Может, та? Лицо прячет, насилу от рубахи оторвал, к свету…
…………………………………………………………………..
— Паша! — Илона повисла сиськами над головой, — ну-ка очнись!
Паша дернулся на стуле: Анастасия с Матвеем игрались газовым шарфом; шарф — усталая птица или эфирное облако, скользнувшее из флакона — взмывал к потолку, и, мешаясь с сигаретным дымом, исчезал.
— Не скромничай, — вынырнула вдруг пьяная крашеная тетка. Паша узнал ее.
— А-а-а, ты приходила в морг.
— Ну. Выкладывай.
— Я уже говорил, работы немного. Сейчас скажу больше: работы очень немного. Справлюсь.
— Как тебя понимать?
— Как хочешь.
Гости потихоньку укладывались спать кто где. Паша, хлебнув из горла и пыхнув сигаретой, наблюдал игру: шарф извивался в дымных кольцах; Анастасия пронзительно хихикала и тянулась кверху. Внезапно Матвей, ткнувшись лицом в ее голую дряблую подмышку, навалился всем телом. Анастасия, пихаясь локтями и коленями, силилась выкарабкаться. Игра бесконечна! — Паша засмотрелся на лиловые вены на ногах Анастасии. Она еще немного побрыкалась и смирилась до утра. Паша обрадовался: погребенная под Матвеем, до него не дотянется.
Веселье копошилось в простынях.
Прочь.
X
Нелюдимая зима.
— А дальше? Живот не спрячешь!
Набрякшие груди и пухлая талия вызывали постоянные приступы рвоты и отвращения к себе. Лиза до одури шаталась по улицам. В двух шагах за спиной — Коля. Чего ему? — хмурилась она.
Холодно. Хрустко. В Замоскворечье — нищая погода: облупленные дома, вросшие в землю; ржавые чугунные ворота — с места не сдвинуть, в арку не войти; в кривых, исчерченных морозом, окнах — злые старушечьи лбы; и хоть Кремль с позолотой из любого угла видать, да гранитная набережная манит, а нищенский дух столетием не выбить. Колокол на Ордынке трезвонит. На углу из-под полы торгуют дешевым спиртом, тут же — красными бумажными цветами под проволокой, чтоб форму держали. У церкви Лиза помедлила, — обогреться? — но, вспомнив о Коле, озлобела, — Пусть мерзнет…
— …Тебе воздухом дышать — в самый раз сейчас, — только и сказала Ангелина Васильевна два дня назад, — а об этом, спаси тебя Господи, думать, такой грех, такой грех! Разве я враг тебе? Брось, матерью стать — не самое последнее дело!
Лиза ни единому бабкиному слову не поверила, — именно последнее-распоследнее это дело! Таинство, таинство, — с соседней кровати канючил по ночам брат. Не случись тебя, и я бы цела осталась! — злилась Лиза в ответ. Сумрачные незнакомые образы травили, бередили сон, и она, пробуждаясь, громко кричала брату, — Не может быть! Я! Я! Я и такая жалкая победа! Да это, мой драгоценный муженек, это… — подыскивала слова. Коля ничего не понимал, приносил стакан с водой, поил сестру; вцепившись ногтями в его руку, Лиза мгновенно трезвела: даже царапин не остается, и крови нет, что с ним?
Сегодня утром бабка выкатилась из ванной и, оглядев Лизу, хмыкнула:
— Главное, чтоб ногами вперед не пошел! Чтоб не он тебя, а ты его победила в самом начале, если ногами — долго собирать себя будешь.
Лиза остановилась у антикварного магазинчика, которого прежде не замечала. Сквозь промерзшую стеклянную дверь видно: хозяин тычется у прилавка, будто ослеп. Звякнул колокольчик, Лиза вошла внутрь. Хозяин и впрямь похож на слепого.
— Кто здесь?
Он к тому же безобразно пьян. Лизе было все равно. За окном маячил Коля, подпрыгивая с ноги на ногу и не решаясь войти следом. А здесь тепло. Лиза скинула шубку и, потирая ладони, присела на стул. Хозяин возмутился:
— Вы где? Не садитесь, очень дорого.
— Что это? — Лиза приблизила лицо к запыленной почерневшей картине: еле различимое ускользающее нечто; холодом пахнуло навстречу, и ее разутые ноги коснулись прохладной земли. Она беспомощно оглянулась, в надежде увидеть пьяного хозяина или Колю за стеклом, но вместо этого — за спиной зловонная бездна. К счастью, она стояла поодаль, иначе падение было бы неминуемо.
От страха Лиза едва не закричала.
— Что еще за фокусы, встаньте немедленно! — кто-то в синем сатиновом халате теребил за плечо. Лиза осторожно посмотрела: очень толстый и очень свежий мужчина неопределенного возраста попыхивал старинной трубочкой.
— А где тот слепой и пьяный? — тихо спросила Лиза, но мужчина только хитро улыбнулся.
— Вас заинтересовала эта картина?
Лиза судорожно хватила воздух.
— Да. Что на ней?
— Хм, — он аккуратно передвинул картину к свету, — это портрет моей матери.
Тонированный в черное портрет; худосочные сплетенные пальцы в драгоценных камнях. Мужчина протер верх, и Лиза увидела острое желтое лицо старухи. Некрасивое, неправильное, мятое. Насмешливый и надменный взгляд устремлен в сторону, будто та, кто позировала, заранее уверилась, что картина не удастся и злилась на мастера…