После ужина он медленно побрел по улицам к заведению Хасана Рамани — задняя комната кафе рискованно нависала над рекой. Вход был таким низким, что пришлось нагнуться. Кто-то разводил огонь. Один гость прихлебывал чай. Кауаджи попытался усадить профессора за другой столик в передней комнате, но тот беззаботно прошел в заднюю и сел там. В тростниковые решетки светила луна, снаружи не доносилось ни звука, разве что время от времени — далекий собачий лай. Профессор пересел, чтобы видеть реку. Столик был чистый, лишь небольшая лужица отражала яркое ночное небо. Вошел кауаджи и протер стол.
— Это кафе — по-прежнему Хасана Рамани? — спросил профессор на магриби, который учил четыре года.
Человек ответил на плохом французском:
— Он скончался.
— Скончался? — переспросил профессор, не заметив нелепости этого слова. — Правда? Когда?
— Не знаю, — ответил кауаджи. — Один чай?
— Да. Но я не понимаю…
Человек уже вышел и теперь раздувал огонь. Профессор сидел тихо: ему было одиноко, и он корил себя за смехотворный приезд сюда. Вскоре кауаджи вернулся с чаем. Профессор расплатился, дав огромные чаевые, за что в ответ получил мрачный поклон.
— Скажи мне, — окликнул профессор, когда человек уже отвернулся. — Можно ли еще достать такие шкатулочки, которые делают из вымени верблюдиц?
Человек ответил неприязненно:
— Такие иногда привозят региба. Мы их тут не берем. — Затем нахально спросил по-арабски: — А тебе зачем?
— Нравятся, — парировал профессор. И добавил, поскольку пришел в легкий восторг: — Так нравятся, что я хочу собрать коллекцию и буду платить тебе десять франков за каждый, что ты сможешь мне достать.
— Хамсташ, — сказал кауаджи, разжав три раза кулак.
— Ни за что. Десять.
— Нельзя. Но ты жди, пойдешь со мной позже. Дашь мне, что хочешь. И получишь свои шкатулки из вымени верблюдицы, если будут.
Он ушел в переднюю комнату, а профессор остался допивать чай и слушать собачий лай и вой: чем выше луна — тем громче. В переднюю комнату зашли несколько человек и просидели за разговорами около часа. Когда они ушли, кауаджи погасил огонь и надел бурнус, стоя в дверях.
— Пойдем, — сказал он.
По улицам почти никто не ходил. Лавки стояли закрытые, светила только луна. Случайный прохожий коротко буркнул, поздоровавшись с кауаджи.
— Тебя все знают, — сказал профессор, чтобы нарушить молчание между ними.
— Да.
— Хорошо бы и меня все знали, — заметил профессор, не успев осознать, как по-детски это прозвучало.
— Тебя никто не знает, — хмуро отрезал его спутник.
Они пришли на другой конец города, мысом нависавший над пустыней, и в большой пролом стены профессор увидел белую бесконечность, ближе к ним прерванную черными пятнами оазиса. Они пошли в эту брешь и по тропе, вьющейся между камней, спустились к пальмовой рощице. Профессор подумал: «Он может перерезать мне горло. Но его кафе… Его сразу найдут».
— Далеко еще? — будто невзначай поинтересовался он.
— Ты устал? — в лоб спросил кауаджи.
— Меня ждут в «Отеле Сахарьен», — солгал профессор.
— Ты не можешь быть и там, и здесь, — заметил кауаджи.
Профессор рассмеялся. Но не прозвучал ли его смех нарочито, подумал он.
— Ты давно хозяйничаешь в кафе Рамани?
— Я работаю там на друга.
Ответ этот огорчил профессора сильнее, чем он предполагал.
— A-а… Завтра будешь работать?
— Этого нельзя сказать.
Профессор споткнулся о камень и упал, оцарапав руку. Кауаджи обронил:
— Осторожнее.
В воздухе вдруг повис сладкий черный запах гнилого мяса.
— Фу… — Профессора чуть не стошнило. — Что это?
Кауаджи прикрыл лицо бурнусом и не ответил. Скоро вонь осталась позади. Они вышли на ровное место. Тропа впереди тянулась меж высоких глиняных стен. Не было ни ветерка, и пальмы стояли неподвижно, однако за стенами журчала вода. К тому же, пока они шли между стен, их преследовал запах человеческих испражнений.
Профессор дождался, пока не показалось логичным с легким раздражением задать вопрос:
— Но куда же мы идем?
— Скоро, — ответил провожатый и наклонился подобрать в канаве несколько камней. — Набери камней, — посоветовал он. — Здесь плохие собаки.