Я зажмурилась очень крепко. А когда открыла глаза, все изменилось, и я поняла, что победила. Какой-то миг я не могла отчетливо разглядеть ничего, но даже в это мгновение увидела, как сижу на диване и руками прикрываю рот. Когда взор прояснился, я увидела, что два человека держат мою сестру за руки, а она изо всех сил пытается вырваться. Я закрыла лицо руками и больше никуда не смотрела. Когда ее протаскивали в двери, умудрились сбить подставку для зонтиков и раздавить. Ее ударило по лодыжке, и она пинала куски фаянса обратно в прихожую. Я была в восторге. Ее проволокли по дорожке к машине и усадили на заднее сиденье между собой. Она орала и скалила зубы, но как только выехали за город, успокоилась и заплакала. Однако, все равно, на самом деле, считала автозаправки по пути до самого приюта и пришла к выводу, что их на одну больше, чем она думала. Когда доехали до железнодорожного переезда недалеко от места крушения, она выглянула в окно, но лишь когда машина миновала пути, поняла, что смотрит не в ту сторону.
Когда заезжали в ворота, она сломалась по-настоящему. Ей все время обещали на обед мороженое, но она-то знала, что верить им нельзя. У главного входа, между двух этих людей она остановилась на пороге, вытащила камешки из кармана пальто и положила себе в рот. Попыталась проглотить, но подавилась, и ее стремительно протащили через вестибюль в маленький приемный покой, где заставили все выплюнуть. Странно, стоит мне об этом подумать, что никто так и не понял: она — это не я.
Ее уложили в постель, а к утру ей уже плакать не хотелось: она слишком устала.
Сейчас — середина дня, льет как из ведра Она сидит на своей кровати (той самой, которая раньше была моей) в приюте, записывает все это на бумагу. Ей бы никогда это и в голову не пришло до вчерашнего дня, но теперь она думает, что стала мной, а поэтому делает все, что делала бы я.
В доме очень тихо. Я по-прежнему сижу на диване в гостиной. Я могла бы подняться наверх и заглянуть в ее спальню, если б захотела. Но с тех пор, как я там была в последний раз, прошло столько времени, и я уже не знаю, как расположены комнаты наверху. Поэтому я лучше останусь здесь, внизу. Если поднять голову, увижу квадратное окошко из цветного стекла над лестницей. Пурпурные и оранжевые стеклышки, узор песочных часов, только света сюда все равно попадает немного — соседний дом слишком близко. А кроме того, дождь здесь тоже идет очень сильный.
(1948)
Записки с Холодного мыса
Нашей цивилизации суждена короткая жизнь — уж очень компоненты разнородны. Однако лично меня вполне устраивает, что все трещит по швам. Чем мощнее бомбы, тем скорее конец. На вид жизнь слишком отвратительна, чтобы стараться ее сохранить. Пусть ее. Возможно, когда-нибудь на смену придет иная форма жизни. Впрочем, так будет или эдак, значения не имеет. И в то же время я сам — пока еще часть жизни и посему обязан защищать себя, как умею. Поэтому я здесь. Тут, на островах, растительность до сих пор преобладает, и человек должен сражаться, чтобы явить само свое присутствие. Здесь красиво, пассаты дуют круглый год, и я подозреваю, что никто не станет тратить бомбы на нашу почти безлюдную часть острова — да и на любую его часть.
Я не хотел расставаться с домом после смерти Хоуп. Но это напрашивалось само собой. Моя университетская карьера всегда была чистейшим фарсом (я вообще не верю, что можно отыскать хоть одну достойную причину кого-либо «учить»), и меня радовала возможность наконец с ней развязаться, поэтому едва все формальности уладились и деньги были надежно вложены, я подал в отставку.
По-моему, в ту неделю мне впервые с детских лет удалось вернуть себе ощущение того, что в бытии остался какой-то смысл. Я обошел один за другим все милые и приятные дома, чтобы распрощаться с шаманами от английского языка, факирами от философии и прочими — даже с теми из коллег, с кем едва здоровался. Какую зависть я читал на их лицах, когда сообщал, что в субботу утром отбываю рейсом «Пан-Америкэн», но еще больше удовольствия мне приносило, не кривя душой, отвечать: «Ничего!» — когда спрашивали — а спрашивали меня неизменно, — что же я намерен теперь делать.