Назад к мысу я тащился черепашьим шагом. Луны не было, даже ветер почти стих. Подходя к дому и стараясь ступать по гаревой дорожке как можно легче, чтобы не разбудить бдительного Эрнеста и не объяснять потом, что это всего лишь я, света в комнате Рэки я не увидел. В доме темно, если не считать тусклой лампы на моем ночном столике. Но внутрь вошел я не сразу, а обогнул все здание, натыкаясь на кусты и влипая лицом в клейкую паутину, посидел на террасе, где, похоже, было все же не так душно. Вдали у рифов шумело море, вздыхали валы. А здесь внизу вода лишь фыркала и булькала. Необычно большой отлив. Я механически выкурил три сигареты, перестав даже думать, а затем, с горечью дыма во рту пошел в дом.
В комнате дышать было нечем. Я сбросил одежду на стул и глянул на ночной столик: на месте ли графин с водой. И тут у меня отпала челюсть. На моей кровати верхняя простыня была сбита к изножью. У дальнего края, темным силуэтом на белой нижней простыне спал на боку Рэки, голый.
Я долго стоял и смотрел на него, вероятно, не дыша, поскольку в какой-то момент, как я сейчас припоминаю, у меня закружилась голова. Я шептал себе, скользя взглядом по изгибу его руки, по плечу, спине, бедру, ноге:
— Дитя. Дитя.
Судьба, когда вдруг ясно воспринимаешь ее, подступив чуть ли не вплотную, лишена свойств. Ее понимание и осознание ясности этого видения не оставляют на горизонте разума места для чего-либо еще. В конце концов, я выключил свет и тихонько лег. Ночь была абсолютно черна.
До рассвета он лежал очень тихо. Я никогда не узнаю, в самом ли деле он спал все это время. Конечно, вряд ли, но лежал он так бездвижно. Теплый, упругий, но покойный, как смерть. Тьма и тишина тяжело обволакивали нас. Когда запели первые птицы, я провалился в мягкое забытье; а когда проснулся позже, уже светило солнце, и его рядом не было.
Я нашел его внизу, у воды — в одиночестве он выделывал курбеты на доске; впервые он сбросил плавки без моих понуканий. Весь день мы провели вместе, то на террасе, то на прибрежных камнях — разговаривали, плавали, читали и просто валялись под жарким солнцем. И когда настала ночь, он не ушел к себе. Дождавшись, когда слуги уснут, мы принесли три бутылки шампанского и пристроили ведерко со льдом на ночной столик.
Так и вышло, что я смог наконец затронуть щекотливую тему, по-прежнему не дававшую мне покоя, и, пользуясь новым взаимопониманием между нами, я облек свою просьбу в самую простую и естественную форму.
— Рэки, могу я попросить об одном громадном одолжении?
Он лежал на спине, заложив руки за голову. В его внимании мне почудилась настороженность, а искренности не хватало.
— Наверное, — сказал он. — А что?
— Ты не мог бы не отлучаться из дома несколько дней — скажем, неделю? Ради меня? Можем покататься на великах вместе, куда захочешь. Пойдешь мне навстречу?
— Запросто, — улыбнулся он.
Я тянул время, но другого выхода не было.
Спустя примерно неделю (лишь когда ты не вполне счастлив, знаешь точный счет времени, так что дней могло пройти и больше, и меньше) мы завтракали. Исайя стоял рядом в тени, готовый подлить нам кофе.
— Я заметил, ты на днях получил письмо от дяди Чарли. — сказал Рэки. — Тебе не кажется, нам нужно пригласить его к нам?
Сердце в груди у меня застучало с неимоверной силой.
— Сюда? Ему тут очень не понравится, — сказал я как бы мимоходом. — К тому же у нас нет места. Где мы его положим? — И уже сам слыша свой голос, я понимал, что говорю что-то не то, — в действительности я как-то выпал из разговора. Вновь меня заворожило полное бессилие — такое охватывает, когда внезапно осознаешь, что на твоих глазах обретает законченную форму твоя судьба.
— В моей комнате, — сказал Рэки. — Она свободна.
В тот момент мне приоткрылись такие детали узорчатого замысла, о существовании которых я даже не подозревал.
— Глупости, — сказал я. — Это неподходящее место для дяди Чарли.
Рэки оживился, словно его вдруг осенило:
— А может, мне самому написать и пригласить его… — предложил он, жестом подзывая Исайю с кофе.
— Глупости, — повторил я, увидев, как проступают еще какие то подробности узора — в точности как на фотоснимке, который с каждой секундой становится все отчетливее в ванночке с проявителем.