В удушливой комнатенке пастора охватило еще более настоятельное желание побыть одному. Он переобулся, взял трость и вышел в туман. В такую погоду возможна была только одна тропа, и она вела вниз, через деревню. Пастор шагал по камням с большой осторожностью, ибо, хоть земля у самых ног и то место, куда он упирал кончик трости, еще различались, за ними во все стороны тянулась сплошная белизна. Вот так гулять, размышлял пастор, — все равно что читать текст, в котором видно лишь по одной букве. Древесный дым в бездвижном воздухе был резок.
Где-то с полчаса пастор Дау продолжал свой путь, аккуратно ставя одну ногу впереди другой. Пустота вокруг, отсутствие зримых деталей отнюдь не способствовали раздумьям, наоборот — притупляли восприятие. Передвижение по камням было трудным, но странно расслабляло. Например, вот что взбрело ему в голову по дороге: приятно будет пройти сквозь всю деревню, а его никто и не заметит, — пастору показалось, что это вполне осуществимо, он невидим уже с десяти футов. Он мог бы прошагать между хижинами и услышать, как плачут младенцы, а потом выйти из деревни на другом конце, и никто не узнает, что он там был. Только пастор не очень понимал, куда идти потом.
Тропа вдруг стала ухабистой, пошла зигзагами вниз по крутому склону оврага. Пастор даже голову ни разу не поднял, пока не оказался на дне.
— А, — произнес он, остановившись. Теперь туман висел над ним огромным серым одеялом туч. Пастор различал гигантские деревья вокруг, слышал, как мрачным прерывистым хором с них медленно капает вода на широкие листья коки внизу.
«Это не по пути в деревню», — подумал пастор. С легким раздражением, но скорее — с изумлением он понял, что стоит подле деревьев, больше похожих на слонов, и они — крупнее любых других растений в этой местности. Он машинально развернулся и снова двинулся вверх по склону. Дело было даже не во всепоглощающей печали открывшегося ему пейзажа — туман наверху утешал и защищал его. Пастор помедлил, оглянувшись на толстые колючие стволы и сумбурную растительность за спиной. Что-то хрустнуло, и он развернулся.
По тропе к нему рысью двигались два индейца. Приблизившись, они остановились и оглядели его с такой надеждой на смуглых маленьких лицах, что пастору Дау показалось: сейчас заговорят. Но один вместо этого хрюкнул и махнул второму. Пастора невозможно было обойти, поэтому они грубо задели его, проталкиваясь мимо. Ни разу не оглянувшись, они поспешили дальше, вниз и исчезли в зеленой листве коки.
Такое причудливое поведение двух туземцев несколько заинтриговало пастора; он вдруг исполнился решимости найти этому объяснение. И двинулся следом.
Вскоре он уже миновал то место, где недавно повернул назад. Он оказался в лесу, аромат зелени был почти невыносим — запах живой и мертвой растительности в том мире, где медленный рост и медленная смерть одновременны и неразделимы. Один раз пастор остановился и прислушался к шагам. Очевидно, индейцы убежали далеко вперед; тем не менее, он продолжал путь. Поскольку тропа была довольно широка и хорошо утоптана, лишь изредка пастор соприкасался с висящей лианой или торчащей веткой.
Складывалось ощущение, что осанистые деревья и лозы насильно остановлены в каком-то неистовом порыве и теперь замерли однообразной чередой мучительных живых картин. Как будто, пока он смотрел, отчаянная битва за воздух прекратилась и разгорится вновь, лишь когда он отвернется. Пастор решил, что место его так нервирует именно тем, что эту скрытность невозможно подтвердить. То и дело над головой в сумраке от ствола к стволу безмолвно парили кроваво-красные бабочки. Все они выглядели одинаково: ему казалось, что это одно и то же насекомое. Несколько раз он миновал белые решетки огромных паутин, прокинутых меж растениями точно ворота, нарисованные на темной стене. Но, похоже, никакой живности в паутинах не водилось. Огромные ленивые капли продолжали падать сверху; даже если бы лило как из ведра, землю под ногами не вымочило сильнее.