В одну из таких бесцельных ночей я и познакомился с моей Полиной-Феюшкой. Вначале мне почудилось, что в соседней подворотне кто-то плачет. Помню, я подумал, что это плачет бездомная собака. Я нащупал в кармане горбушку хлеба (уходя в ночные странствия, я всегда старался захватить с собой хлеб) и вошел в подворотню: когда бездомных собак кормишь хлебом, они, случается, перестают плакать. Но это была не собака. Вначале мне показалось, что это была маленькая девочка, и она действительно плакала. Маленькая плачущая девочка ночью — за этим всегда кроется чья-то трагедия и чье-то горе.
— Не плачь, — сказал я, подходя к ней. — Если хочешь, я дам тебе хлеба.
Неистовая луна сияла в ту ночь над миром. Лунный свет отражался от желтых стен близлежащих домов и проникал в подворотню. Услышав мои слова, девочка перестала плакать и взглянула на меня… Странное дело — она меня ничуть не испугалась. Я привык, что при первой встрече (да еще неожиданной, да еще ночью) люди от меня шарахались в испуге и смятении. В самом деле, вдруг выныривает из темноты маленькое горбатое чудовище с руками едва ли не до самой земли… Тут кто хочешь испугается, а вот моя нечаянная знакомая — не испугалась.
— Я не хочу хлеба, — сказала она.
— Жаль, — сказал я, — потому что больше у меня ничего нет, чем бы я мог тебя утешить.
— Тогда давай хлеб, — сказала она. — Только чур — половину из того, что у тебя есть. А другую половину оставь себе.
Удивительное дело — она и впрямь меня не боялась. Она приняла от меня половину горбушки и безо всякой боязни принялась меня рассматривать. Мои глаза постепенно привыкали к полутьме подворотни, и я вдруг обнаружил, что моя неожиданная знакомая — никакой не ребенок. Вот так штука! Передо мной была вполне взрослая девушка, женщина — вот только росточек у нее был едва ли выше моего! Ну и ну!
— Ты кто? — тем временем спросило меня это изящное миниатюрное создание.
Разумеется, мне тысячи раз задавали такой вопрос, и все эти тысячи раз я терялся и не знал, что на него отвечать. Это нормальному человеку просто, должно быть, отвечать на такой вопрос. А впрочем, нормальному человеку вряд ли такой вопрос часто и задают… Должно быть, моя нечаянная знакомая уловила мое замешательство, потому что она вдруг сама и ответила на свой вопрос:
— А я знаю, кто ты, — сказала она. — Ты — добрый волшебник, вот!
— Что, похож? — криво усмехнулся я.
— Ну разумеется! — совершенно, как мне показалось, искренне ответила она. — Разумеется, похож! Нет, и в самом деле: ночь, я плачу, мне холодно, одиноко и страшно — и вдруг ты возникаешь из темноты и предлагаешь мне хлеб! Кто же ты тогда, если не добрый волшебник?
— Тогда ты — добрая фея, — также стараясь быть искренним, сказал я.
— Да, — с какой-то непонятной для меня горечью сказала она. — Я — фея. Я — заблудившаяся Дюймовочка…
Я сказал — с непонятной горечью» и, помню, тут же поймал себя на мысли, что эта ее горечь, в общем и целом, для меня вполне понятна, потому что ее горечь была сродни моей горечи. Мы с нею в этом мире были оба — заблудившиеся феи, неприкаянные эльфы, загнанные в угол гномы… И вот в одном из таких углов мы и встретились…
— Тогда — пойдем, — сказал я ей.
— Куда? — спросила она.
— Но ведь тебе же холодно, одиноко и страшно? — сказал я.
— Очень! — сказала она.
— Холодно — это когда над головой нет крыши. Одиноко — это когда никого нет рядом. Страшно — это когда некому тебя защитить… — сказал я.
— Ты хочешь меня согреть и защитить? — очень серьезно спросила она.