Он мрачно рассмеялся, опять зачиркал зажигалкой, сказал наигранно бодрым тоном:
– Я шучу, Ань. Я шутник в последнее время. Это всё, что мне остаётся. А у тебя как дела?
– Ну... – я медленно глубоко вдохнула, с отвращением и неизбежностью перенимая его тон, усмехнулась: – Очевидно, получше, чем у тебя. Работаю, квартиру снимаю.
– Ты съехала наконец-то от мамки?
– Ага.
– Молодец. Я давно хотел, да на цены как посмотрю, так губу и закатаю обратно. Пацаны звали на север, говорили, большие бабки можно поднять, меня мама отговорила. Надо было ехать. Поеду, наверное, если эта с лестницы так и не упадёт. Я шучу.
– Смешно, – мрачно кивнула я, он рассмеялся, вздохнул и сказал гораздо тише:
– Ты правда не поняла, почему мы расстались?
– Правда. Я тупая. Расскажи мне.
– Из-за ребёнка твоего грёбаного.
– Какого ребёнка?
– Аркаши, блин. Андрюши, или как его?
– Антоша.
– Вот его, да. Ты конечно извини, но я хотел встречаться с тобой, а не с твоим ребёнком. И когда я тебя зову в парк, я хочу с тобой на лавочке целоваться, а не копаться в песке на детской площадке с твоим ребёнком, или носить его на плечах по зоопарку. Я могу это понять, один раз, ну два – всякое бывает, мать попросила, какой-то форс-мажор, никто не застрахован. Но, блин, каждый день? У тебя с головой всё в порядке? Моя мама тебя называла "дура с прицепом". Когда я ей втык за это сделал, стала говорить "твоя с прицепом". Она твоей матерью восхищалась, говорила: "Стальная хватка, сначала родила няньку, потом ляльку, потом лялька выросла и тоже стала нянькой для меньшего, а мама в вечном декрете сидит, деньги получает да ремонты делает". И мне всё говорила: "Давай-давай, тренируйся, вот-вот свои пойдут, надо уметь", и ржала. А мне вообще не смешно, мне семнадцать лет, какие дети? А ты мне его совала постоянно, как специально, а как я тебе откажу – он тяжёлый, а ты его тащишь, кем я себя должен чувствовать? И я тебе помогал. Мне тебя было жалко, я всё надеялся, что твоя мать... выздоровеет, не знаю, совесть заимеет, поймёт что-то, или ты поймёшь. А хрен бы там. И пока у нас секса не было, я хотя бы по поводу твоей беременности был спокоен, а потом секс появился, и появилось постоянное ожидание залёта, ты мне в кошмарах снилась то с пузом, то с ребёнком. Я решил, что нахрен мне оно не надо. У меня дикое облегчение было, когда мы расстались. Потом, конечно, жалел иногда, беспорядочные связи надоели, я уже начал думать, что было бы неплохо найти кого-то на постоянку. И тут эта сука со своим тестом припёрлась – на тебе, получай. И на голову села, и мне, и всей семье. И мама моя всё причитает: "Вот была бы Анька, я бы жила как королева, она бы всё в доме делала, её мать воспитала как надо, на неё всё повесь, она не пикнет, и на работу будет ходить, и по дому бегать электровеником, и улыбаться, и тапки приносить". А мне так гадко стало, не могу. Хорошо, что мы расстались. Не надо тебе это счастье. Никому оно не надо. И мне не надо, уеду на север, пусть долбятся тут как хотят, пусть подавится сука этой квартирой, а мать пусть подавится этим внуком, будет им счастье обеим. А меня пусть в это не впутывают.
Он замолчал, опять зачиркал зажигалкой, я тоже молчала, долго. Он где-то ходил по моему раздолбанному старому району, я мёрзла на лавочке в шикарном центре, всей душой понимая, что, по-хорошему, должна быть там, если и не с ним, то рядом с ним. Потому что я такая же, я оттуда же, я гораздо ближе к Владу с его проблемами, чем к Великому с его небрежно-решительным "просто".
"Я этого шикарного района не заслуживаю, и Великого не заслуживаю, я родом из безысходности. И это во мне прорастёт, он обязательно рано или поздно поймёт, и решит, что ему это не надо, как Влад понял."
– Ань?
– Да?
– Не реви, – он мрачно усмехнулся, вздохнул, – я знаю, что ты ревёшь, ты всегда ревёшь. Тебе всех жалко. Не надо меня жалеть, я всё своё дерьмо заслужил. А ты – нет. Ты вообще как будто случайно сюда попала, из другого какого-то мира, как Гарри Поттер, знаешь? Как будто ты здесь временно, и однажды прилетит сова и заберёт тебя в школу магии, где всего этого дерьмища нет, и где никто не будет на тебе ездить, и у тебя будут настоящие друзья, и приключения, и фильм про тебя снимут. Ты всегда как будто такая была... волшебная. Как будто к тебе эта грязь не липнет. Я надеялся, что я от тебя себе как-то этого... возьму, типа... заражусь от тебя, перейму это. А не получилось. Я рад за тебя, что ты отсюда уехала. Извини, конечно, но твоя мамаша больная. Насколько моя больная, но до твоей ей расти и расти ещё. Ладно, забудь, хватит. Всё. Давай, там, удачи. Живи хорошо. Пока.
– Пока.
Он отключился, я посмотрела на его фамилию на экране, посмотрела на звезду рядом с именем, которую можно нажать, и тогда мой телефон будет озвучивать его вызовы. Решила не нажимать – всё значит всё.
"И ты живи хорошо, Владик. Живи как сможешь. Я тебе не судья и не учитель, меня бы саму кто научил."
Я посмотрела на время, на окно кухни, на тёмный парк. Решила, что ничего путного я тут больше не высижу, встала и побрела домой.
На одну загадку в моей жизни стало меньше, это вроде как должно было бы меня радовать, но почему-то не радовало. На Влада я больше не обижалась, мне было его жалко, и жену его было жалко, и ребёнка её. На маму тоже не обижалась – у меня и без этих новостей было, что ей предъявить, это я просто добавила в копилку. На Антошу я не обижалась никогда – он был идеальным ребёнком, никогда не создавал мне тех проблем, которые я с ужасом наблюдала иногда в магазинах и парках, когда дети падали на пол и вопили, доводя родителей до истерики, мой Антоша никогда так не делал, он сам на это смотрел с ужасом. Он не капризничал, не хныкал для привлечения внимания, не хватал чужое, не просил что-то купить или срочно пойти домой – маленький стоик, он терпел всё, просил шёпотом и один раз, и если я говорила, что не могу сделать то, чего он хочет, он просто принимал это и всё. Я только сейчас задумалась о том, что это, наверное, не совсем нормально для такого маленького ребёнка.