Однако прежде чем пресмыкающееся начинало обшаривать дорогу и ее окрестности желтыми глазами, пастух бросал палку вслед какому-нибудь ягненку, с возгласом „А ну, вошки, а ну!“ собирал отару и исчезал со своими пузатыми вошками между двумя холмами на западе. Там же исчезало солнце. За его спиной автострада усиливала рык — машины прибавляли скорость, чтоб темнота не застала их в дороге. Но хоть они и прибавляли скорость, темнота все же накрывала их. И вот тогда со стороны лугов появлялись милые прыщавые бугорки.
Может ли кто-нибудь сказать, где и как природа-мать укрывает своих детей? Трудно сказать точно, где и как, и мы говорим обычно, что она укрывает их в своем лоне. А тут язык не поворачивается назвать лоном эти вытоптанные и подчистую обобранные домашней скотиной и пузатыми ягнятами луга! Словно бы из ничего или из наступающих сумерек зарождались эти прыщавые бугорки!
Это были лягушки.
Некоторые ползли на брюхе, другие приподнимались и неуклюже двигались на четырех лапках, третьи прыгали — прыгнут раза три-четыре и остановятся отдохнуть. Но отдыхали они недолго, старались, чтоб никто их не обогнал. Были среди них маленькие лягушата, размером с зеленого кузнечика, были — и они преобладали — средней величины, но попадались кое-где и старые лягушки, такие старые, что по их виду им можно было дать сто лет. Они тоже, пыхтя, двигались к автостраде. Опаленный молниями дуб с обугленной наполовину сердцевиной тихо шелестел листвой, словно шикал на кого-то. Древесная лягушка пряталась в его ветвях среди зеленых листьев, но она не слезала с дерева и ни разу не отправилась с другими лягушками к автостраде.
Чем же автострада привлекала этих земноводных тварей?
Не были ли это искательницы сильных ощущений, которые воображали, будто могут, поднатужившись, своими лягушачьими прыжками пересечь дорогу, по которой со скоростью сто километров в час проносятся десятки и сотни смертоносных автомобильных шин, и добраться до другой стороны шоссе? И какой магнетизм или какая сила притягивала эти нежные создания к пресмыкающемуся?.. Ответить на эти вопросы я не могу. Я могу лишь посочувствовать этим милым бугоркам, которые сидят неподвижно, вплотную друг к другу, и смотрят на тысячеокое пресмыкающееся своими вытаращенными глазами. Поток машин не прекращается ни на миг, несутся автомобили всех видов, один неудержимее другого, сотни марок автомобильных шин катятся по пути из Западной Европы на Восток и в Индию или из Индии и с Востока в Западную Европу. Когда за пределами нашей страны возникает эпидемия холеры, поток иностранных машин, ограниченный санитарным кордоном, движется только ночью. Грузовые машины, рефрижераторы, краденые машины, прицепные домики, купленные с рук, всяческие моторизованные создания, латаные и перекрашенные или только что сошедшие с заводского конвейера, все это катится на новых широких шинах, или на старых ветеранах, вулканизированных в убогих мастерских, или на шинах уже облысевших, без всякого рисунка, подобных старым галошам — стоит упасть на асфальт одной капле дождя, и стертые галоши скользят, словно это не автомобильные шины, а полозья бобслея. Промчатся милицейские машины, на миг парализуя поток, но он тут же встряхивается и, рыча, набирает скорость, спеша наверстать упущенное.
Все это проходит перед носом у лягушек, у самых их носов — если б только можно было сказать, что у лягушки есть нос, потому что у нее ведь нет лица — ни носа, ни лба, ни подбородка или щек, а только лягушачий рот и два вытаращенных глаза! И ни у кого к этой твари никакого сочувствия, все смотрят на нее как на полное ничтожество, называют Лягушкой-Квакушкой, или лягухой, или лягвой. Дети как завидят ее, так сбегаются, чтоб размозжить ей голову камнем, или кто-нибудь наступит ей на голову башмаком, так что глаза совсем вылезут из орбит. Только одно село недалеко от Плевена проявило симпатию к лягушкам и жабам — называется оно Кыртожабене, другого села с лягушачьим именем я не знаю, слышал, правда, о каком-то Жабокреке, но не знаю, деревня ли это, или местность, или городской квартал… Ну да бог с ними!