Угрызения совести не оставляли его. Вот нелепость - он-то решил, наконец, стать независимым человеком, забыть о прошлом, отправиться в Индию и начать там новую жизнь. Наверное, Гамильтон прав: люди бывают прокляты еще до рождения.
Брэнделин никогда не доверял интуиции, но сейчас, наблюдая, как темный берег Малла тает в утренней заре, молодой человек внезапно почувствовал, что над ним тяготеет рок. Где-то, когда-то в далеком будущем он заплатит за свою глупость, за свою несдержанность...
Глава 1
Йоркшир, январь 1806 года
Ветер - частый гость в Йоркшире. Весной он полон обещаний, летом напоминает нежные прикосновения влюбленных, а осенью дышит сожалением. Сейчас, в самый разгар зимы, ветер был холодным и колючим и дул, срывая ставни, дергая двери и попадая во все щели. Но Хай-Тору даже этот злой ветер был не страшен он еще и не такое видел за гэтни лет своего существования и давал теплое, надежное укрытие тем, кто спрятался за его толстыми стенами.
Когда веки наконец сомкнулись над небесно-голубыми глазами ее сына, Диана Линдсей осторожно дотронулась до его шелковистых волос, а уж затем устроилась на кресле возле кровати - чтобы дождаться, пока малыш крепко заснет.
Чаще всего, выполняя бесконечные просьбы и отвечая на бесчисленные вопросы пятилетнего озорника, она не задумывалась о своей любви к Джеффри, но в такие мгновения, как это, когда ребенок переносил тяжелый припадок, женщину захлестывала нежность, и она до боли осознавала ценность человеческой жизни, ее хрупкость. Несмотря на все тревоги и временами охватывающее ее отчаяние, Диана не переставала удивляться этому чуду - своему сыну.
Когда дыхание мальчика успокоилось, Диана встала, чтобы выйти из комнаты. Она могла бы всю ночь просидеть вот так над ребенком, но надо быть снисходительной к себе самой. Даже теперь, когда до разлуки с ним оставались еще годы, Диана понимала, как тяжело ей будет расстаться со своим мальчиком в будущем.
Выходя из крохотной спальни сына, Диана услышала, как засвистел ветер, срывая с окон ставни, которые протестующе скрипели и негодовали по поводу надвигающегося шторма. Было еще только четыре часа, но уже почти стемнело и, выглянув в окно, Диана не смогла разглядеть небольшого сарая, стоящего неподалеку.
Диане обычно нравилась зимняя непогода. В ненастные дни она больше обычного наслаждалась уединенностью и покоем их отдаленного жилища, радуясь тому, что не надо идти в деревню. Диана чувствовала себя в безопасности в такие дни: если не открывать дверь и не выходить, то и беда не проникнет в дом. Впрочем, чувство безопасности было своеобразной компенсацией тому, что она заживо похоронила себя в этом заброшенном уголке Йоркшира.
Но в этот день что-то тревожило Диану, несмотря на то что в доме было спокойно и тишина нарушалась лишь тяжкими завываниями ветра.
В кухне Диана заварила себе чаю и уселась за стол с чашкой ароматного дымящегося напитка - за чаем коротать одиночество было легче. Эдит Браун третий обитатель их жилища - сильно простудилась, и Диана уложила ее в постель.
Вообще-то Эдит была хозяйкой этого дома, но для Дианы она стала другом и учителем, и две женщины всем занимались вместе - от приготовления еды и доения коров до воспитания ребенка.
Поскольку Диана могла не торопиться к коровам и по дому было мало дел надо было лишь кое-что заштопать, - женщина предвкушала заранее, как она сможет спокойно почитать вечером или поиграть на фортепьяно. Впрочем, несмотря на приятную перспективу, ее не оставляло непонятное чувство тревоги, хотя, казалось, волноваться не о чем. Толстые каменные стены вот уже больше двух веков противостояли ветрам, в доме было довольно провизии и топлива.
Но Диана зачем-то опять подошла к окну и стала беспокойно вглядываться во тьму, но ничего, кроме носимых ветром снежинок, не увидела. Нерешительно отбросив с лица длинные пряди каштановых волос, Диана мучительно пыталась понять, чем вызвана ее тревога. По опыту она знала, что такое чувство появляется у нее лишь в моменты опасности. В последний раз это случилось, когда Джеффри было два года. Диана думала, что малыш спит, но внезапно, влекомая неведомой силой, она выбежала из дома и бросилась к ручью. Диана поспела как раз вовремя - Джеффри, оказывается, встал, и один отправился на прогулку, и там, оступившись, свалился в воду.
Одно воспоминание об этом случае так взволновало Диану, что она опустилась в свое любимое кресло у очага в полном смятении. Закрыв глаза, женщина попыталась еще раз разобраться в своих чувствах. Что-то может произойти с Джеффри? С Эдит? Или, может, ее волнует какой-то пустяк? Нет, ее ощущение было необъяснимым, она не могла понять, в чем дело. Какое-то чутье подсказывало, что опасность не угрожает ни ей, ни ее домочадцам.
Надвигающийся шторм что-то с собой принесет. Или кого-то. Пальцы Дианы инстинктивно сжались, но она усилием воли заставляла себя успокоиться. И внезапно интуиция будто шепнула ей, что грядет то, чего она одновременно боялась и ждала - перемена.
***
Мадлен Гейнфорд родилась и воспитывалась здесь, в самой возвышенной части Англии, но успела забыть, каким колючим может быть ветер. Ей было всего семнадцать, когда она покинула эти места, и теперь, вернувшись сюда, она почувствовала, как радостно забилось ее сердце. Сейчас Мадлен разменяла уже пятый десяток.
Извозчик высадил Мадлен в небольшой, типичной для Кливдена деревушке, которая показалась ей очень странной. Впрочем, ее родной Кливден мало изменился за эти годы - перемена произошла в ней самой.
Экипаж был почти полон, и кучер позволил ей взять с собой лишь небольшую сумку, которую она теперь несла на плече. Мадлен оставила свой сундук в гостинице в Лейберне, не желая дожидаться более удобного экипажа - надвигался шторм, и женщина боялась надолго задержаться в гостинице среди незнакомых людей. А больше всего на свете Мадлен Гейнфорд хотела умереть среди друзей.
Она плотнее запахнулась в подбитый мехом плащ, стараясь не вспоминать неприятный разговор со своей овдовевшей сестрой. Когда-то давно они были друзьями - до тех пор, пока Мадлен, опозоренная, не уехала из дома. Письма, которыми они обменивались, были короткими и сухими, но Мадлен посылала домой немало денег и рассчитывала на более теплый прием. Изабел рано потеряла мужа, и если бы не деньги сестры, ей с детьми пришлось бы весьма туго.
***
Когда Изабел отворила дверь, Мадлен была поражена выражением лица старшей сестры: злость и отвращение читались на нем. Даже не позволив переступить порог дома, несколькими короткими, но выразительными фразами Изабел Вольф дала понять сестре, что не допустит, чтобы ее дети находились под одной крышей с падшей женщиной. Ее последние обидные слова так и звучали в ушах Мадлен: "Ты купила себе кровать, в которой побывал целый легион любовников".
Мадлен и в голову не приходило, что слова могут так больно ранить, к тому же шлюхой и падшей женщиной сестра ее прежде не называла. Только теперь Мадлен поняла, как хотела найти здесь приют и убежище. Боль и отчаяние были так велики, что она бы рухнула на землю тут же, не окажись желание бежать из этого дома сильнее. Конечно, она смогла бы найти пристанище в любом из соседних домов, но в этом, право же, не было смысла. Смысла, впрочем, не было решительно ни в чем! К чему продлевать агонию на несколько месяцев, да еще платить за это деньги и видеть перед собой лица незнакомцев!
Вцепившись сильнее в ручку сумки, Мадлен пошла вверх по неровной дороге вдоль ручья. Ребенком она сотни раз проделывала этот путь, когда убегала от домашних обязанностей. Находя уединенное местечко, девочка забивалась туда и мечтала, пыталась представить себе, каков же мир за пределами ее родного Кливдена. И сейчас Мадлен испытывала какое-то щемяще-сладостное удовольствие, бредя по знакомой дорожке. Ветер хлестал немилосердно, колючие снежинки кололи лицо. Уже почти стемнело, но дорогу еще можно было разглядеть.
Резкий, порывистый ветер извещал о приближающейся буре, которая надолго отрежет ее родную возвышенность от остального мира.
Самая легкая смерть - от замерзания.
"Интересно, - мелькнуло у нее в голове, - кто это вернулся с того света и поделился своими впечатлениями?"
Эта мысль немного развеселила Мадлен, и на усталом лице женщины появилась слабая улыбка. Она радовалась, что чувство юмора не оставило ее даже в столь трагичную минуту.