Ей было жаль, что рассорилась с матерью. Катрин призналась себе, что ее обвинения были чересчур жестоки и вообще излишни. Но ведь искорка правды в ее упреках все же была. Не исключено, конечно, что и без вмешательства Хельги Петер покончил бы с собой, ведь он был человеком слабым, что она впоследствии и поняла. Но тогда был бы в этом виноват лишь он сам, и ей бы не пришлось приписывать ответственность за его смерть ни себе, ни матери. Они обе загнали его в угол своей эгоистической любовью.
Но все это миновало. Размышлять об этом уже нет необходимости. Теперь она должна была и хотела начать новую жизнь.
Утром следующего понедельника она была в лавке точно к открытию, а вела себя вежливо, но отчужденно.
Она отказалась от обеда с матерью и Дочерью, ограничившись бутербродом с яблоком, и использовала перерыв, чтобы с ближайшей почты позвонить Эрнсту Клаазену. Когда он взял трубку, то по голосу было слышно, что приятно удивлен.
Все же Катрин пришлось внутренне собраться, чтобы поставить вопрос, из-за которого она и решилась его побеспокоить:
– Та должность, которую вы мне предлагали, еще свободна, господин Клаазен?
Возникла небольшая пауза, сразу же заставившая Катрин предположить нечто неприятное.
– Значит, вы теперь готовы переехать в Гамбург? – спросил он.
– Да. – Помедлив, она добавила: – Я уже не живу у матери.
– С какого момента конкретно вы свободны?
– С конца этого месяца.
– Хорошо. Буду вас ждать.
– Однако, как же с должностью, господин Клаазен?
– Это не имеет значения. Должность уже занята, но мы найдем для вас нечто другое. Дочь едет с вами?
– Пока не знаю. Постараюсь ее уговорить.
– В субботу, – произнес он, и она представила себе, как он перелистывает свой блокнот-календарь с записью дел по срокам, – в субботу 31 марта. Выезжайте в полдень, к вечеру будете в Гамбурге. Я забронирую для вас комнату в пансионате госпожи Кройц. А в воскресенье мы сможем встретиться в вашей будущей квартире, чтобы осмотреться. Она еще не меблирована.
– Я даже не знаю, – заколебалась она, имея в виду, что должность занята, – в таких обстоятельствах…
– Вечером в субботу я вам позвоню в пансионат.
И прежде чем Катрин успела высказать какие-либо возражения, связь прервалась.
Катрин была одновременно и разочарована, и обнадежена. Итак, должность от нее уплыла, и она вынуждена была признать, что случилось это по ее собственной вине. Надо было решаться раньше.
Но с другой стороны, совершенно ясно, что Клаазен будет рад видеть ее в Гамбурге. Уж если именно он сказал, что найдет для нее работу, можно твердо надеяться, что так оно и будет. В ганзейском городе Гамбурге[35] у Клаазена самые широкие связи, и, что еще важнее, он не тот человек, который бросает слова на ветер. Она, правда, пригрозила матери, что станет продавщицей, но никогда не испытывала желания стоять за прилавком в чужом магазине. Итак, значит, вперед, на Гамбург!
Хельга и Даниэла уже пообедали, когда вошла Катрин, чтобы сообщить им свои новости.
– Может быть, поедешь со мною, Даниэла? – спросила она дочь. – Клаазен прямо спрашивал, едешь ли ты со мной. Он уже и квартиру для нас приготовил.
«Понятно, вперед к очередному мужику», – подумала Хельга, но вслух этого не произнесла. Скандалов хватало и без этого.
– А что мне делать в Гамбурге? – спросила Даниэла.
– Быть со мною. Гамбург – чудесный город. Он определенно тебе понравится.
– Определенно не понравится. Я остаюсь с бабушкой.
Это причиняло боль. Катрин была привязана к дочери, знала, что ее будет недоставать на новом месте. Но переходить на просяще-умоляющий тон не хотела, да и была уверена, что это не поможет. Она лишь сказала:
– Ну, может быть, ты еще передумаешь. Имей в виду, что я всегда буду рада тебя принять.
На глазах Даниэлы показались слезинки.
– Мне будет нехорошо без тебя, мамочка.
– Мне без тебя тоже, дорогая. – Тогда останься с нами.
– Не могу. Здесь у меня нет будущего.
– Мама будет тебе звонить каждый вечер, дорогая, – пообещала Хельга.
– Нет, не буду. Во-первых, это слишком дорого, мне просто не по карману. А во-вторых, я уже никому не позволю оказывать на меня нажим.
– Кто это когда-нибудь на тебя нажимал? – возвысила голос Хельга.
Катрин предпочла не отвечать. Она только удивилась тому, как мало способна ее мать судить о собственных словах и поступках.
Катрин пригласила отца в свою квартиру, которая, собственно, принадлежала ему. Для этой встречи она подготовила бутылку красного вина и сырный крекер. Он выслушал ее совершенно спокойно.
– Значит, ты идешь навстречу неопределенному будущему, – констатировал он. – Но я вовсе не хочу, чтобы это звучало как предупреждение против такого шага. Ведь именно до тех пор, пока будущее не определилось, жизнь особенно интересна.
– Значит, ты не находишь безрассудным, что я переезжаю в Гамбург?
– Наоборот, я рад, что ты наконец собралась с духом и покидаешь свою мать. По правде говоря, я уже почти потерял надежду, что это когда-нибудь случится.
Катрин невольно улыбнулась.
– Поздняя месть, а?
– Да, может быть, и это, – признал Густав Гросманн. – Но я действительно беспокоился о тебе. Твоя мать – женщина с тираническими наклонностями. А впрочем, кому я это рассказываю?
– Она всегда считала, что делает как лучше.
– Да уж, лучше некуда. – Он махнул рукой. – Ну, да что об этом говорить. Я предполагаю, что тебе нужна моя помощь? Пару-другую купюр?
– Нет, дело не в этом. Я хочу сдать эту квартиру внаем. Но времени для этого у меня недостаточно.
– Положись на меня. Мебель увезешь в Гамбург?
– Вообще-то, – призналась Катрин, – она мне уже не нравится.
– Тогда оставь ее здесь. Сэкономишь на транспортных расходах, а от нанимателя получишь большую оплату.
Катрин охотно увезла бы в Гамбург лишь кровать, но поняла, что это вряд ли возможно.
– Возьму с собой только вот этот кусочек моря. – Катрин посмотрела в сторону веселого, ею самой смоделированного и вышитого гобелена.
– Это можно, и, разумеется, упакуй тостер, электрическую кофеварку и прочие подобные мелочи, а также все постельное белье, кроме двух комплектов для жильцов. Возьми личные и кухонные полотенца, посуду.
– Хорошая мысль, папа. Боюсь только, что в мою машину не все влезет.
– Я позабочусь о том, чтобы тебе принесли два больших ящика. Ты упакуешь все необходимое, а как только известишь меня о своем новом адресе, я устрою транспортировку этих ящиков в Гамбург.
– Ах, папа, – искренне восхитилась Катрин, – что бы я без тебя делала?
Ей было больно, что пришлось столько лет жить без него. «Вот это, – подумала она, – нечто такое, что матери уже никогда исправить не удастся».
Квартира, которую обещал ей Эрнст Клаазен, оказалась отдельным домиком в районе Бланкенэзе. Домик располагался на северном высоком берегу Эльбы, зажатый между другими ему подобными, в третьем ряду снизу. Но через окно чердачного жилого помещения можно было все же разглядеть гладь реки и противоположный берег.
Катрин была в восторге, о чем и сказала Эрнсту Клаазену, проходя вместе с ним через свежепобеленные комнаты и бегая вверх и вниз по скрипящим ступеням старых деревянных лестниц.
– Я даже не мечтала о чем-либо подобном, – воскликнула она, – и все-таки мне кажется, что всю жизнь я хотела жить именно так.
Он радовался вместе с ней. В джинсах и белом обтягивающем пуловере он выглядел совсем иначе, нежели при их предшествующих встречах: моложе, легкомысленнее, но и уязвимее.
35
Ганза – союз немецких торговых городов, существовавший в XIII–XVI веках. Гамбург входил в их состав.