Трудно даже представить, сколько еще возможно будет выдержать такую неопределенность. Что будет делать Одри с Линой и Тусси, если однажды придется уехать отсюда? Она не смогла себе представить жизнь без Тусси, но вряд ли у нее когда-нибудь появится возможность содержать женщин. А еще осталась Генриетта, она так предана хозяйке. Если и придется уезжать, то нужно будет выбираться отсюда всем вместе, плюс ко всему, оставаться одной сейчас очень опасно. До чего же теперь невыносимо ходить по комнатам дома, напоминающим о былом великолепии, роскоши, счастье, о том времени, когда она наивно считала своего отца самым замечательным человеком на земле.
Джозеф слабо сжал ее ладонь и выговорил имя Джоя.
– Я… должен увидеть его… еще раз, – с трудом произнес отец. – Должен сказать ему, что люблю его… горжусь им. Мне следовало сказать ему об этом, когда он был здесь, правда? – слеза выкатилась из уголка глаза. Одри вытерла ее.
– Он и сам знает это, отец, – заверила она. – Не вини себя. Он ушел на войну ради себя тоже. Ему нужно было доказать себе, что он способен сам принимать решения и достойно справиться с любой задачей.
– Ты скажи ему, когда он вернется, что я… люблю его.
Одри растерянно и испуганно посмотрела на Лину, та покачала головой и отвела глаза в сторону, сдерживаясь, чтобы не расплакаться.
– Ты сам ему об этом расскажешь, когда Джой вернется, – Одри наклонилась и поцеловала отца в лоб. – Потому что Джой, и правда, скоро вернется, ты его встретишь сам. Я уверена в этом, отец.
Одри чувствовала, что вот-вот разрыдается, но не имела права плакать при отце. Тихо вышла из комнаты, спустилась вниз в гостиную и попросила Генриетту, которая превратилась теперь из портнихи в горничную на все случаи жизни, принести горячей воды. Чай уже давно стал непозволительной роскошью, поэтому приходилось довольствоваться тем, что есть. Простая горячая вода, вместо чая, приносила желудку некоторое облегчение.
Генриетта была готова расплакаться из-за того, что хозяин умирает, женщина обняла Одри, а потом ушла на кухню, чтобы нагреть воду. На кухне тоже некому было работать, Лина теперь слишком слаба, чтобы вести дом. Все заботы легли на плечи Тусси, Генриетты и самой Одри. Они вместе прибирали в доме, сохраняя чистоту и порядок, намеревались придерживаться этой привычки как можно дольше.
Одри взглянула на руки, которые уже не были такими ухоженными и нежными как раньше. Она теперь не наденет красивых перчаток, некому устраивать роскошные балы. Мыть полы, посуду, пропалывать цветники и огород практически некому, трудоспособные, сильные рабы разбежались. Теперь Одри тоже выполняла эту работу, и к искреннему удивлению, временами эти занятия приносили удовлетворение. Возможно, потому что отвлекали от тревожных мыслей. И теперь у нее в жизни одна главная цель – просто работать, не думать, не вспоминать, как было хорошо раньше, какой роскошной и великолепной была прежняя жизнь, каким сильным и могущественным был Джозеф Бреннен. А самое основное – Одри не должна вспоминать Ли Джеффриза.
Прошло пять лет с того памятного лета в Коннектикуте. Она взглянула на каминную полку, там по-прежнему стояла статуэтка с чайками. Ей нужно избавиться от воспоминаний о Ли, навсегда забыть его, она приказала ему никогда не возвращаться и, действительно, не желала его возвращения. Это случилось два года назад, только Богу известно, что сейчас с ним и где он. Она твердо уверена: если он жив, то хорошо понимает, что она была тогда права. И теперь воспринимала его только как янки, одного из тех людей, которые заставили их всех пройти через ад, у нее забрали брата, лишили привычного образа жизни, дома, достоинства. А теперь и отец уходит.
Она подошла к камину, взяла в руки статуэтку, рассматривая чаек, трогала их пальцами. Почему так сложилась жизнь? Для чего Бог сделал так, чтобы в ее жизни встретился Ли Джеффриз? Это несправедливо. Все вокруг складывалось несправедливо. Она не знала, сколько сможет страдать в одиночестве. Если бы не Лина и Тусси, да еще крохотная надежда на скорое возвращение Джоя, она бы не стала жить. Одри затрясло от воспоминаний, в желудке появилась резкая боль. Но теперь она знала, что должна сделать. Необходимо избавиться от воспоминаний, привыкнуть жить сегодняшним днем и думать о том, как пережить завтра, которое может быть таким же тяжелым и страшным. Счастливая, благополучная жизнь никогда уже не вернется.
Слезы закапали на чаек, на мгновение Одри прижала статуэтку к груди, а затем изо всех сил швырнула в заднюю стенку камина. Чайки разбились на мелкие кусочки. Затем Одри подошла к скамье у пианино, куда спрятала тогда записку Ли, которую он вложил в коробку с подарком, вытерла слезы, вынула записку и снова перечитала ее:
«Нашел человека в Новом Орлеане, который делает это вручную. Они изготовлены в Заливе, но они напоминают мне о времени, проведенном в Коннектикуте. Вспоминай обо мне, когда будешь смотреть на них. Пусть Бог благословит и защитит тебя, Одри. Буду всегда любить тебя. Ли».
Она смяла записку в ладони, «…вспоминай обо мне… Буду всегда любить…» Нет, она не должна больше позволять себе думать о нем или признаваться, что когда-то любила этого человека больше жизни. Любить его – значит, предавать своих людей, большинству из которых приходится страдать сверх человеческих возможностей. Ради Джоя необходимо забыть все. Конечно, она заслужила такие страдания, потому что спала с врагом в то время, когда горел Батон-Руж и умирали люди.
Одри вернулась к камину, чиркнула спичкой и поднесла огонек к листку. Как только бумага вспыхнула, она бросила ее в очаг. И молча смотрела, как горит записка. Горит и исчезает также, как и ее любовь к Ли Джеффризу.
Ли сидел на лошади, с горечью наблюдая, как горят в оранжевых языках пламени и в черном дыме Атланта, Джорджия… горят…
как и большая часть Юга. Однажды он уже наблюдал такие пожары и ненавидел их. Но ему пришлось повидать столько подобных пожаров, что удалось воздвигнуть защитную оболочку вокруг сердца, чтобы не позволять чувствам боли и сострадания вмешиваться в дело, которое он обязан выполнить по долгу службы. Эту оболочку он начала сооружать с того дня в Батон-Руже.
В огне Атланты ему чудилось лицо Одри, слышался ее голос, снова и снова выкрикивающий слова проклятия. Она запрещала ему разыскивать ее, возвращаться в Луизиану. Он все больше убеждался, что гордость южан была тем, чего северяне не сумели победить, несмотря на все разрушения и кровопролития, несмотря на все страдания, которые южанам пришлось пережить. Одри обладала такой гордостью в полной мере, и по этой причине Ли Джеффриз не мог сейчас вернуться к ней, даже если бы у него появилась такая возможность. Гордость, нежелание добровольно оставлять дома в распоряжение федералов, заставляли южан в большинстве случаев поджигать собственные жилища. Когда они узнавали, что армия Шермана приближается, они были полны решимости и, уходя, не оставляли для янки ничего ценного.
Когда Ли Джеффриз представлял, как больно было бы ему поднести факел к Мэпл-Шедоуз, то становилось понятным их отчаяние и упорство. Да, южане оказались по-своему правы. Вне сомнения, и Бреннен-Мэнор сейчас полностью разорен. Для Ли невыносимой была мысль, что Одри мучается и страдает. Самое правильное для него, не давать себе возможности думать о ней. Но и это оказалось ему не под силу. Особенно сейчас, во время наступления на Саванну с генералом Шерманом. В каждом здании, которое Ли приказывал поджечь, в каждом складе с минимальным запасом продуктов, в каждой ферме, в каждом изможденном лице женщины или глазах голодного ребенка, ему чудился укор Одри.
Только сегодня утром они видели, как группа отступающих конфедератов по веревке поднимается на отвесную скалу. Кучка храбрецов, которая оставалась для того, чтобы поджечь все возможное, а потом отступить, унося с собой то, что можно вместить в рюкзаки. Мужчины уничтожали свои предприятия, женщины поджигали свои дома. У Ли была единственная возможность избавиться от кошмарных воспоминаний, он должен убедить себя, что мятежники сами во всем виноваты. Им надо было согласиться покончить с рабством, остаться в составе Союза, попытаться найти мирные решения проблем в Конгрессе, но их проклятая южная самоуверенность привела к жуткому кровопролитию. Гордость Одри разрушила их любовь, однако Ли должен был признать, что его собственная гордость сослужила их отношениям не добрую службу. Неужели, в конце концов, так важно быть правым? Какой смысл заставлять южные штаты вернуться назад в Союз, если теперь конфедераты будут, само собой разумеется, ненавидеть их многие годы спустя? Совершенно без сомнения, что в течение многих поколений Юг не забудет своих потерь, как и Одри. Она тоже не сможет забыть своих страданий. И именно поэтому, независимо от глубины собственных чувств и желаний, он не может вернуться к Одри, даже если никогда не сможет узнать, где она и как живет.