«И жизнь, и честь к твоим ногам…»
*Виктория
В отражении высокого зеркала ее отражение. Потухшие, невероятной красоты глаза, что ранее были огоньками самого искреннего задора, природного кокетства смотрели на королеву через зеркальную гладь, и протянув изящную кисть к своему отражению, она прикусила нижнюю губу и я увидела, как предательская слеза скатилась по пышной, нежно-румяной щеке. Пройдя внутрь покоев, я вздохнула, но только королева не обратила на меня никакого внимания. Она была подавлена настолько, что все вокруг казалось ей совершенно безразличным. Я понимала, что Марго переживала предательство, смерть брата и матери, тягость и обиду за то, что любила его…его…короля Наваррского больше жизни, больше чем она любит то голубое небо над головой, больше чем сладкий шоколад, что тает в ладони, если слишком сильно сжать, больше чем смех, что издает счастливый ребенок, больше чем стон, что срывается с губ страстного любовника в момент постельной агонии.
Мой цветочный запах заставил ее обернуться. В грустной улыбке двинулись уголки ее пышных, дрожащих губ, и склонив голову на бок, она посмотрела мне в глаза так, что внутри меня начали скрестись тоскливо кошки. Подставив стул к дверной ручке, я подошла к королеве и в знак чести припала на колени, а после, обвив руками ее икры, не выдержала я. Словно маленькая девочка, что свезла коленки, я плакала, уткнувшись в ее бедра. Я плакала от того, что понимала только одно – именно я виновница всех бед Марго. Что если бы тогда я не подошла к ней? К ней…женщине, что привлекла мое внимание с первых минут своего появления…ее звонкий голосок, медные, роскошные волосы, нежная кожа с неприлично-ветреным румянцем, и взгляд, что прожигал насквозь душу…я помню это все…и закрывая глаза, я вижу этот вечер с самого начала…
***
Вот он. Новоиспеченный король Генрих III проходит к своему законному трону сквозь восхищенную толпу знати, что ненароком позволяет себе столь низменные замечания, но вдыхая совершенно новый воздух власти ему все равно на этих…кто позволяет себе такое поведение. Склонив голову подставляя ее рукам королевы Екатерины Медичи, он принимает в дар то, что по праву принадлежит этому молодому юноше. Золотая корона обвивает его голову, и закрыв на секунду глаза, он весь сжимается, а после резко поворачивается к своему двору. Осыпанный цветами, возгласами придворных и моим уважительным кивком, Генрих III целует руки матери, и спустившись с трех ступеней, что ведут к трону, он раздвигает ладонями толпы людей, чтобы подойти ко мне. Забавно, сам король направляется ко мне. Это польстило бы любой малютку Франции, любой знатной даме, и той, кто станет однажды его женщиной. Будь-то обычная крестьянская дочь, или же дочь министра, чей отец давно метит на пригретое местечко возле короля. Все это заставило бы робко краснеть любую глупенькую девочку.
Придворные пустились в пляс, как только пробили винную бочку. Бокалы наполнялись до самых верхов с такой же легкостью, как и опустошались спустя секунду. Светские дамы вертели своими юбками так задорно, что и не считали выпитых бокалов, стаптывая обувь в веселом танце. Партнеры менялись в течении танца три-четыре раза за пять минут задорной музыки, что так мастерски играл королевский квартет. Екатерина Медичи расположилась на диванах вместе со своей свитой, а король Наваррский, коего здесь так любят называть беарнцем, пустился плясать словно мальчишка с каждой доступной или же свободной девицей. Крепко сжав руку нового короля Франции, я вывела его на веранду прочь от веселого, хмельного, придворного люда. До нас еще долго доносилась музыка квартета, но только я была настроена серьезно. Мне нужно было многое разъяснить, о многом говорить, как и ему не терпелось обо всем мне рассказать. Почему-то, я чувствовала, что в момент своей коронации он думал обо мне. Это трудно объяснить, но, когда о тебе думают, то краснеют и горят не уши, а дрожит в смятении сердце.
Я села на каменный балкон, и Генрих III, что так робко ходил из стороны в сторону, все же остановился и облокотился о балкон обеими ладонями. Его тягостный взгляд, что так прекрасен в своей естественности, его неподдельная дрожь, его волнение, и этот страх в голосе…он мне так близок. Коснувшись своими пальцами его руки, я озадачилась. Если ранее он крепко сжимал их своими, то сейчас так грубо, так по чужому дернул свою ладонь, что на секунду, на моих глазах появились слезы обиды. Почему?
-Мне нужно время, чтобы обо всем подумать.-произнес он хрипловатым голосом.-теперь я король, и страна ждет от меня решительных действий. Если с первых минут я начну крутить романы, то стану таким же посмешищем, как и беарнец, а это, увы, но так себе перспектива.
-Крутить романы?-переспросила я отведя взгляд.-значит, все, что я сделала для Вас…
-Нет!!!-его голос подскочил от волнения.-я не говорю, что отказываюсь от Вашей кандидатуры, как от потенциальной королевы, но ведь Вы меня, Виктория, не любите, как и я отношусь к Вам, как к самому близкому другу, да и есть еще две проблемы.
-Еще две проблемы…-произнесла на выдохе я.-какие же?
-Во первых, моя мать Екатерина Медичи, что не терпит в кругу свиты простолюдинок.-Генрих III вздохнул,-а во вторых, как мне быть, если сжимая Вашу ладонь, я думаю о сестре, как о самом прекрасном, что сотворила природа?
-В таком случае,-спрыгнув с балкона на пол продолжила я.-страдайте и дальше, но только не забывайте быть благодарным простолюдинке, что помогла Вам стать королем. Ах,-я поклонилась.-побойтесь мамочку, чтобы быть благодарным, нужно быть лишенным страха, а мой король этим не славится.
Простолюдинка…как часто я слышала это слово по отношению к себе. Быть дочерью четвертованной ведьмы это, как клеймо для человека, что знает о своем происхождение, и такая большая метка для того, кто так отчаянно пытается стать частью французского Версаля. О чем я только думала, когда помогала будущему королю бежать из плена его врагов? Зачем? Я так часто спрашивала отца почему мне дали родиться, что уже и потеряла счет его ответам. Дочь верховного судьи, что целует нежно в висок, как обычно одаривают поцелуем будущую фаворитку, но только я этого не допустила. Дурочка, связалась с герцогом Де Гизом…таким же брошенным щенком, как и я, чтобы просто уехать в Польшу, где смогла встать на ноги, но зачем только вернулась сюда…не понимаю.
Покинув веранду, я облокотилась об арку, и просто наблюдала за этим самым высшим светом к которому так фанатично стремилась. Екатерина Медичи со своим эскадроном…она великолепная, как властная мать, как самый настоящий кумир для своей свиты, но только я бы не смогла стать такой, как она или же кто-либо из ее подручных. Красивые, статные женщины с этим ветреным румянцем щек, и узкими талиями, с блеском уверенности в глазах и своим легким, словно пение первой утренней птицы, смехом. Как же тоскливо я поглядывала в сторону этих женщин, когда услышала душераздирающий, хриплый, женский стон. Снова они со своими вишенками принялись восстанавливать правосудие путём унижения прекрасной девы.
Вдруг, я увидела сестру короля Маргариту. Она стояла в стороне от остальных в своем шикарном, хоть и очень вульгарном ярко-красном платье. Перетянутая до нельзя девушка, презрительно наблюдала за тем, как провинившаяся, обнаженная дева рыдает, срывая голос, захлёбываясь собственными слезами, но продолжает собирать эти липкие ягоды своими дрожащими руками, а толпа продолжает подкидывать и подкидывать ей сладкие плоды под ноги. Я понимала, что это переходит все границы дозволенного, но что я могу сделать? Но стоило мужу провинившейся грубо пихнуть обнаженную девушку на пол, как она распласталась по липкому, мокрому полу омываясь вишневым соком. Грубо распихивая локтями наблюдающую знать, я встала между виновницей и ее супругом. Он опешил с моей наглой самоуверенности, а я не могла сдержать гнева на то, как он позволяет себе с ней обращаться.
Склонившись над хныкающей девушкой, я подала ей руку. Опираясь правой рукой на мякоть раздавленных вишен, левой она крепко сжала мою и кое как приподнялась с колен. Не обращая внимание на вишневые капли, я позволила этой несчастной бессильно просто рухнуть на меня. Крепко придерживая ее за спину, я чувствовала, как капли сока проникают под платье. Вдруг, я почувствовала, как кто-то сзади крепко сжал мое плечо, и обернувшись, я склонила голову в удивлении. Генрих Наваррский улыбался мне своей хитрой улыбкой.