На секунду я представила, как прошел бы день нашей свадьбы, который наступил бы завтра. Тишина церемониального зала нарушает только дыхание людей, что пришли поддержать нас в этом новом начинании. Король, благословив наш земной союз просить произнести слова верности, клятвы преданности, и я, сдерживая слезы крепко сжимаю руку своего супруга, что отводит взгляд понимая, как интимен тот процесс слов к которому нас обязывают. Королева Англии приподнимает мою вуаль, и аккуратно касается тонкими пальцами моего подбородка, чтобы посмотреть в глаза той, кто клялась ей в преданности королевского титула, а после следует только резкая пощечина, как цена наказания моей непокорности, разочарование Алистера, и мое позорное клеймо предательницы страны. Тогда-то меня и уносит муссон сквозь все нарастающее и убывающее в моей жизни. Теплый муссон поникших ожиданий.
От суматошного утра до не менее суматошного вечера меня разделяло только письмо Алистера. Мне было стыдно, и быть может, от того оно прожигало мне ладони, словно резко вырванная крапива из детских рук. Печать королевского двора Англии, и его красивый почерк «Виктории». Несколько аккуратных движений и сложенный в три раза лист разворачивается. Я смотрела на бумагу и не видела букв, только его «Люблю Вас до безумия» в конце заставляло биться сердце быстрее прежнего. Как? Как он может продолжать любить меня после такого гадкого по всем меркам поступка? Постепенно я начала видеть отдельные буквы, что в последствии и собрались воедино, в слова.
«В моей ненавистной для Вас стране, люди любят говорить «Птицы одного оперения собираются вместе». Виктория, так почему же мы с Вами должны быть птицами разного полета? Почему вместо того, чтобы вить наше семейное гнездышко, мы должны быть перелетными? И мне писать Вам не следовало, но и не писать я не могу. Да что там писать…Боже, я не могу не о чем думать. Кроме Вас. Вы моя одержимость, Вы словно моя новая религия, что сделать мне, чтобы уговорить Вас, моя милая, вернуться в Англию? Что я могу сделать? Только скажите, только попросите, да черт с ним, повелите мне, и я сделаю. Все, что сможет способствовать Вашему возвращению. В ту ночь, когда мой король Генрих сообщил, что Вы, моя дорогая, покинули Великобританию променяв ее на Лувр, то скажу честно, но возненавидел Вас всем сердцем, как и всех женщин мира. Я хотел сорваться и сам лично навестить Францию, чтобы Вы смогли почувствовать мою боль. Хочу ли я убить Вас? Безусловно да, но не так сильно за столь низкий поступок, как хочу, чтобы Вы решились связать со мной жизнь В Англии. Виктория, прошу Вас, не давайте мне отрицательный ответ. Подумайте еще раз, и знайте, что я всегда буду ждать Вас здесь. Сколько бы времени не прошло, и сколько бы не потребовалось. Мое сердце, мой разум, моя душа будет с Вами, как и Вы со мной. Думаете, что я не чувствую, как Вы страдаете? Думаете, что я не могу почувствовать, как болит Ваша душа? А если так, то зачем ломать наши жизни ради свободы? Подумайте, прошу Вас снова. Люблю Вас до безумия, Виктория…»
Мне хотелось бы все исправить, только некоторые вещи я не способна изменить. Бросить снова Лувр, чтобы успокоить душу дипломата? Но почему тогда он не идет на уступки мне? Я взяла бумагу, и зная, что мой ответ ему не понравится, начала писать свое письмо…
«Говорите поговорками? Что же, у нас в нелюбимой Вами Франции тоже есть одна очень интересная людская мысль «Любовь приближает расстояние». Только почему-то Вы не хотите помочь мне любить Вас больше. Я не в силах дать Вам отрицательный ответ, но только как мне быть? Как мне быть, Алистер? Я до безумия хочу быть Вашей, до дрожи кончиков пальцев хочу любить Вас, но только взаимно ли это? Я буду Вашей супругой, буду Вашей женщиной, буду Вашей подругой, напарницей и другом, сестрой и матерью, но только в Лувре. Дадите ли Вы мне отрицательный ответ, мой милый? Люблю Вас сильно, и скрывать не стану, тоскую до боли в груди. Просить возвращаться во Францию не стану, ибо Вы должны сами решить, что для Вас важнее : я или же Ваш король.»
Поздней ночью, когда в замке уснули все слуги, кроме тех, кто предаваясь любовным утехам забывали про правила тишины, а король пытался утолить голод в объятьях очередной прелестницы, я аккуратно вышла из своих покоев, и накинув на голову капюшон, покинула холодные стены Лувра. На улице на редкость холодно, но малышка Габриэль так отчаянно хотела со мной встретиться, что отказать я была просто не в силах. Это так забавно, ибо после меня появилась она, как девушка, что достойна дать отпор напыщенному королю, и не боится казаться не такой, как все. Наверное, наше душевная схожесть делает нас ближе друг к другу. С тех пор, как графиня Монсоро ушла от своего старого мужа, она стала проводить больше времени со мной. Откровенно говоря, мне нравилось ее общество, как человека, что понимает меня лучше, чем я сама. Дуновение холодного ветра скинуло с моих волос тяжелый капюшон обветрив бледное лицо до естественного румянца.
Габриэль уже ждала меня у входа в сад королевы Марго. Это место славилось своими ярко-красными и очень шипастыми розами, сорвав которые невозможно было не пораниться. А еще в этом саду росли высокие деревьев с пахучими цветами, что напоминали смесь яблоки и сирени. Под одним из таких деревьев я и нашла ожидающую меня девушку. Скинув с мягких, светло-русых волос черный капюшон, Габриэль грустно улыбнулась, нежно приобняла меня за плечи, и с силой сдерживая слезы ярости и печали произнесла свое хриплое «Здравствуй».
-Я так понимаю, что ситуация выходит из под контроля?-спросила тихим голосом я, чтобы его не было слышно посторонним сквозь вой ветра.-что сделал король, моя милая, скажи мне, и можешь быть уверенна, что будешь услышана.
-Виктория, только Вы меня и понимаете, но…-Габриэль облизала пересохшие губы.-никто кроме Вас не может понять, как мне становится мерзко, когда этот грязный мужчина прикасается ко мне своими руками. Если честно, то я хочу провалится сквозь землю. Отец говорит мне, что своей строптивостью я сломаю жизнь всей своей семье, а мой мужчина…
-Роже Бельгард, если я не ошибаюсь.-приобняв собеседницу за талию я придала такт нашему шагу в глубь сада.-так он же вроде сейчас при короле Генрихе Наваррском, что так отчаянно бьется за честь своего величества.
-Вот именно, а моя мать решила, что если мой мужчина сейчас может отстаивать королев-скую честь, то сможет помочь мне попасть в постель к беарнцу, но, Виктория, я женщина верная.-на секунду Габриэль остановилась крепко сжав мои ладони.-как такое можно думать о собственной дочери?
***
В любви то воспарить, то стать козлом,
когда от женщин не было отбою…
Соратник герцог как-то уязвлён
был крайне королевской похвальбою.
Мол, Генрих в ту красавицу влюблён,
чья красота сравнится лишь с любовью.
***
-Не в обиду будет сказано, но при дворе о Вас ходят очень интересные слухи.-я облизнулась.-«Любовница всего французского двора», кажется, так Вас называют за глаза.
-То, что меня продает мать, как шлюху,-Габриэль со всей силы сжала мою руку.-еще ничего не говорит обо мне. Да, я младшая из шести детей в семье, и единственная кто так и не вы-шла замуж, но моя мамаша решила, что если так оно есть, то можно начать торговать моим телом. Знаете, кому я была продана за шесть тысяч экю из которых не получила ничего?
-Генрих III.-спокойно ответила я.-но наш дорогой Генрих,-вздох.-больше отдавал предпочтения благородным юношам, а не придворным дамам. Знаю, ибо сама на этом обожглась.
-После трех месяцев моего пребывания в замке, и этого неудавшегося соблазнения, меня, как собаку выбросили на улицу, где мне пришлось скитаться несколько дней, прежде, чем я смогла вернуться домой. Знаете, сколько грязи обрушилось на мои уши из-за этого?