Нежность к мертвым

к нагам поступал воздух. Их развратное бытие взаимодействует

с кислородом; сидел посреди улицы рядом с ржавой решеткой,

вниз уходила темнота, узкая, как женщина, сидел, трогая паль-

цами ржавчину, думая о том, что если долго сидеть в такой

позе, прямая кишка может вырваться наружу, устремиться в

темную штольню, кундалини прямой кишки совокупит темную

узость; Тимур достал Ключ-от-ее-ненужного-сердца, было лю-

бопытно, что станет с ней, когда ключ упадет вниз и долетит

ли вверх крик этого ключа, когда наги поймают его, или когда

ключ упадет в нечистоты, – поднимется ли вверх этот плещу-

щий звук, сумрачная темнота, смрад, древние болезни Бомбея,

поднимется ли это все вверх, чтобы покарать Тимура. Он от-

пустил ключ. Раздалась тишина. Храмы наг высятся на берегах

Темноводья, мутировавшие и поддавшиеся изменению, их чер-

ты обрели субстанцию в пределах того, кого Франциск называл

богом. Это слово не могло ничего выразить, но было удобно,

раз уж ему дарят молитвы, дарят жизни и подвергают дискус-

сии. Наверное, это был бог. Вдали от Бомбея, посреди мангр и

темноты, высились его минареты, белесые пагоды и павильоны,

25

Илья Данишевский

более прочего похожие на распятую по линии горизонта чело-

веческую плоть; где-то суставы дыбились, образовывая башен-

ки, или прерывали кожу, чтобы стать эбеновыми от налипших

сосудов башнями; навесные лестницы, как кишки, вытянутые

усилием наружу и оголенные солнцу, белая и черная плоть

застыла у горизонта, она пенилась, как оптическая иллюзия,

открывалась взору со звуком расчехленной девственницы.

Франциск назвал это место Шри-Калех, здесь жил прокажен-

ный, привезенный из Калькутты фанатиками смазанного бы-

тия, когда наступал голод, те кормили прокаженного собой,

бактерии и некротические слои эпидермы воспаляли фантазии

этого прокаженного, видоизменяли воздух вокруг него; дыха-

ние шумно вырывалось из грудной клетки, сквозь паранджи

москитных сеток она стремилась вверх, разрывая ткань, оседая

копотью на плотской поверхности нефов. Что-то в груди О.М.

содрогалось, будто у нее в глубинах жил прокаженный, исто-

чающий миазмы беды затхлым дыханием анорексичной клет-

кой легочных аппаратов; в О.М. жил центростремительный

импульс смерти, живущий одной лишь целью развоплощения

видимости, скорейшего Прекращения. Она ощутила, что будто

проваливается в клоаку Бомбея, проскальзывает сквозь слизи-

стое решетчатое окошко входа-без-выхода, в пьяную темноту

штольни, царапается об узкие стены, как змея устремляется к

земле, а затем падает, ломая позвоночник о корни древа мира.

Там, в каталепсии любви, в тихом смятении, где нарушается

зрение, она отвергает незыблимость телесных форм, ощущая,

как перекатываются в ее ладонях мускулистые кольца змеиных

хвостов, как лесбийство черных вдов находит смысл в поцелуе,

который дарит венценосная нага в малахитовом убранстве; что

эта нага обрела Ключ-от-сердца-О.М., когда тот провалился в

клоаку, как сила подобных ключей и любви всегда бинарна,

затрагивает обоюдно и целокупно. Хозяин ключа — источник;

владеющий им — приемник; волна, посылаемая одним в друго-

го — известна и поражает обоюдно. Теперь же эта волна сопря-

гает О.М. с хладнокровным чудовищем памяти со змеиным

хвостом; любовь продолжается в клоаке воспоминаний, столь

же сильная, как мускульное усилие змеиного кольца, столь же

мотивирующая, как раньше, отныне замкнутая не в прямой

человек-человек, но человек-память… в злочервонной памяти,

как взрывы, образы Зуси, образы океана, океана, зыбкого ды-

26

Нежность к мертвым

хания внутри кровеносной системы истинного бытия, которое,

как и бывает с кровью, закупорено в границы вен, вены текут в

эпидерме, а эпидерму люди принимают за бытие. Там, в раз-

рушении границы и видимости, существует кровь, но и абст-

ракция крови, становясь видимой, обретает границы. Кровь

запекается на горячем солнце и лишается смысла.

Тимур рассказал Франциску, что у него начали случаться

перебои чувств. Иногда волна почти не достигала его, и в один

из таких моментов он сумел высвободиться из кольца этой

пагубы. Когда он любил ее, то почти уже не мог отомкнуть ее

образ от собственного образа, словно ее змеиное прикосновение