камни, а сейчас — пустое пространство…. Она могла стоять
вечность, ее жажда жизни целеустремленно обслуживала без
лишних слов любого строителя, врача или женатого мужчину.
Она говорила, что никто не оставлял ее, все были — до самой
смерти; она особенно помнила тех, кто начал пользовать ее
девятилетнее тело и с кем она продолжала нежную дружбу на
протяжении двадцати-тридцати лет. Там, в девять, ее соки
омывали десять, иногда двенадцать кораблей за ночь, и этому
телу не оставалось никакого времени, чтобы думать о маяках и
том, откуда плывут эти корабли. Ее первооткрывателем был
сутенер французского телосложения, загорелый педераст, позже
встретивший свою любовь Сен-ля-Морт и покинувший шлю-
шью бухту. Она говорила мне, хотя это и не было ясно, что
для нее не существовало более трогательной истории, чем ис-
тория любви ее сутенера: ВИЧ-положительный за руку с ВИЧ-
отрицательным, любовь на гребне постоянной смерти, кровоиз-
лияние в легкие; страсть, покуда не отцветет пульс. Подобное
подходит и к нашей с ней истории — начавшейся тогда и за-
канчивающейся сегодня, когда начнется гроза.
Она умерла. Полторы недели назад ее не стало, сифилис
прогрыз в ней страшные дыры. Сегодня ее понесут по улицам.
Она будет накрыта синим бархатом. Играет музыка. Ее будут
чествовать королевой. И праздник будет продолжаться, пока
зрители не поймут, что по их красивым улицам — несут прока-
женную шлюху с ярким цветом гниения, запахом мертвой ко-
жи, мушиным потомством в матке. Тогда начнется паника. А
мои музыканты продолжат играть в ее честь, и мужчины про-
должать носить ее по кругу, триумфально, триумфально, сжи-
мая эти круги, разжимая их, выкрикивая ее известное всем
мужчинам квартала имя, триумфальное имя… а потом, когда
приедут стражники, мы сделаем — как ей и хотелось бы! —
опрокинем носилки, и пусть ее тело будет под дождем, заштри-
хованное вечной ночью, и пусть все ее видят, голую, доступную
даже посмертно, бесконечную проститутку с дверью в иное
царство посреди лица, обвенчанную с сифилисом королеву с
напудренными щеками, доступнейшую из наложниц гибели!
Я слышу, как мой верлибр о ней заходится многословием.
Слышу, как небо бьет в барабан.
Как муха жужжит в ее комнате.
301
Илья Данишевский
Начинает свой ливень туча.
Музыканты на своих местах.
В пять скрипок начинают петь ее честь.
Как ночь начинается…
…вечная ночь.
И что она — уже раскачивается на своем кресле-качалке. И
это она. Она. Это она — начинает ночь.
302
Нежность к мертвым
4. Fuck you and Goodbye (разврат в Беркенау?)
Место действия:
Зал суда, красивый, в офисном стиле
Действующие лица:
Я
Убийца
Наделенное властью лицо
Джекоб Бл ём
Вязаные присяжные
Слепой мальчик
Парализованная нимфоманка
Маргарита Бергштайн
Тысячи анонимных преступников
Весенний свет проникает в зал суда. И никаких посторон-
них запахов, и приятно пахнет свежей мебелью. Этот запах
говорит «выйти вперед», ведь запахи многое говорят; особенно
в зале суда. Я вижу многие ряды присутствующих, они связа-
ны из черной шерсти и акрила; судья тоже вязаный, нити пах-
нут Gucci by Gucci. Иногда, кажется, что в суд, как на сцену,
не допускаются смертные; чудовища в вязаных кожах, крупные
петли, и видны узлы, медленно двигаются в весеннем свете.
Окна плотно закрыты, а занавесок нет. Но как бы ни казалось,
происходящее очень значительно, оно будет транслироваться
по центральным каналам; раньше транслировалось и продол-
жение с казнью, но теперь уже нет, зрелище смерти признано
нерентабельным.
Мужчинам и женщинам очень значительно происходящее —
особенно проституткам в Новой Гвинее; особенно слепому
мальчику в первом ряду. Я слышал, что каждая вторая женщи-
на Гвинеи подвергается ритуальному насилию, их, как у нас
говорится, fucking and goodbye; мальчик в черных очках стойко
держит за поручни кресло-качалку, его пальцы не дают парали-
303
Илья Данишевский
зованной даже вздохнуть; незрячие всегда на коне и с социаль-
ным пакетом в кармане.
Сегодня мы восседаем, чтобы творить Божественную спра-
ведливость на неудобных стульях. Возвращать ее на положен-
ное место, как украденный кошелек или зря растраченную