девственность. Люди в зале суда не совсем люди, а как бы их
вязаные аналоги, чтобы действие имело театральных характер
и звонкий пафос. А еще — чтобы эти серийные убийцы после
освобождения (всегда не более 12 лет тюрьмы, даже насильни-
ку младенцев, даже чему-то стоящему) не выследили своих
обвинителей. Существуют специальные фабрики, которые пря-
дут Судебные Нитки; конечно, такие фабрики существуют,
ведь в Венесуэле есть кладбище для лабутенов; есть горе сотен
заплаканных девочек, хоронящих свои туфли; ведь на Байкале
есть насос, который профильтровывает рыбье дерьмо, чтобы
озеро оставалось чистым; ведь в Каннах есть сады, где пальмы
плодоносят золотыми ветками; конечно, существуют и волшеб-
ные фабрики, где тысячи фей-эмигрантов с бурым цветом кожи
денно и нощно прядут пряжу для судебных костюмов. Вол-
шебные нитки пахнут чужими странами, но индустрия парфю-
мерии не дает присяжным задохнуться. В общем, все вязанные,
и значит, уже как бы не люди, что позволяет ничего не прятать
и обнажать все человеческое. Каждому хочется впаять макси-
мальный срок. Конечно, если ты в вязаном шлеме и все шлюзы
открыты, ты хочешь, чтобы девочка, укравшая баранку, отпра-
вилась на электрический стул. Волшебные нитки вберут в себя
горести; волшебные нитки опутали совесть. Только так и никак
иначе можно стать полностью человеком.
Я хочу, чтобы судья имел шутовской колпак, и, раскачивая
головой, издавал погребальный звон. Я хочу, чтобы у присяж-
ных в вязаной непроницаемости была прорезь в промежности,
чтобы они могли, так сказать, в более тесном контакте друг с
другом обсуждать приговор. Я хочу, чтобы казни снова транс-
лировали по радио, крики умирающего по радио, я хочу бил-
борды с жертвами, я хочу умереть. Но я сижу на новом стуле,
последний ряд, самые дешевые места на утреннее представле-
ние. У меня спазмы анальной решетки, геморрой кровоточит на
казенный стул, я закидываю ногу на ногу и меняю положение,
но мне ничего не может помочь. Моя запущенная ректальная
304
Нежность к мертвым
реакция уже пропускает сквозь нервы боль, а значит представ-
ление испорчено.
Слепой мальчик гладит парализованную женщину по се-
дым волосам. Одна из присяжных говорит, что почему-то пах-
нет рыбой. Все ждут обвиняемую. Скоро она должна войти,
пройти мимо нашего амфитеатра, встать за кафедру и начать
свою прелестную историю. Она должна ответить, на кой черт
убили учительницу французского. На улице весна, присяжным
хочется быть котами и языком готовить свою промежность к
ночной работе. Зал суда раскаляется от сотен зловонных выдо-
хов и горячего солнца. Скоро убийца должна войти в зал. Под
крик «встать, зло идет» мы поднимем наши попки с твердости
казенной мебели, мы вскинем ладонь в приветствии чудовища,
а затем сотрем его с лица земли нашим приговором. Я слышу,
что кто-то шепчет «двенадцать смертных казней подряд», и
кто-то поддерживает «да, одну за другой, без передышки», и
третья говорит «…множественные оргазмы», а я хочу выйти из
круга смерти и рождения. Мне хочется открыть окно и шаг-
нуть. Но судебные окна очень узкие, убийце запрещено убивать
себя самому. Вязаные палачи возьмут все в свои руки и свя-
щенным жертвоприношением успокоят волнения общества. Как
известно, рак груди, молочница, экзема и катаракта существует
по вине серийных убийц. Как известно, плодоносящая мать
полезна для общества. И вот она здесь — убийца/плодоносящая
мать — огромный гранат, в сотах которого змеи, огромное чудо-
вище, как бы кентавр, у которого верхняя часть – обезобра-
женный челюстями хищника женский круп, а нижняя – пло-
доносящий гибелью и змеями гранат, мы отрываем себя от
стульев, мы приветствуем хрупкую женщину, героиню таблои-
дов, объект массовой истории, самозабвенного рукоблудия,
убийцу учительницы французского.
…как известно, сакральность судебного процесса изведана
до дна. Ее открыли в античном Риме, где один патриций пода-
вал обвинение другому, и кто-либо из них вскрывал себе при-
говоренные к вскрытию вены, конечно, лежа в океане роз; про-
должили в Средние Века, где два рыцаря тянули на себя дос-
тупного для перепихона оруженосца; торжествуют и сейчас,
кланяясь красоте убийцы. Вот она здесь. Вот она — ЗДЕСЬ! —