Нежность к мертвым

Растворяются дымом парализованная и слепой, вязаные маски

летят на пол. Мы покидаем зал суда. Уже ночь и свет перестал

проникать в окна. Весенняя ночь холодна. Пятничной ночью я

пялю коридор рентабельности уличной шлюхи, мой издатель-

ский портфель забит нетленками и я хочу сжечь его. Только

густое отвращение к человеку и его переживаниям позволяет

мне хорошо выполнять свою работу. Нет, вы не подходите нам,

fuck you and goodbye. Десяток в день и сотня за месяц – от-

вергнутые писатели устраивают плач к небесам. Возможно, они

кончают собой или убивают своих жен, а потом возвращаются,

но нет, вы не подходите нам. Я хочу, чтобы графоманы умира-

ли от передозировки воздуха в межклеточном веществе, то есть

я хочу умереть. Fuck me and goodbye, мое звонкое уединение

вновь уничтожено, я снова заметил существование человечест-

ва, оно выныривает из складок, чтобы громко пернуть или

признаться в любви, оно ковеном кружит вокруг KFC, оно

факается, но никак не хочет проститься. Прости, человечество,

ты не подходишь нам, мы отвергаем твое предложение, твоя

убыточная история – на расстоянии шестнадцати сплетенных

косичкой трупов от нас.

И вот, классическая музыка забивает твою вонь, она не

нужна ни для чего больше. Как валиум, только закрой глаза,

carmina burana в перегонах метро. Авторское кино, как зеркало.

Ничего не нужно ни для чего, мне успокоительно нравится

кольцевая – самозабвенно пялящая собственный зад.

318

Нежность к мертвым

5. Мой ласковый Нагльфар

Расколотый Лев

Мне снится, что Лиза лежит на сцене, деревянной палубе,

снится, что Лиза в красном жакете, и с бутонами красных гор-

тензий на чулках. На фоне погасшей вывески, напротив пусто-

го зала — соблазняет голые сидения — этими бутонами красных

гортензий на чулках. Она уже слегка в теле, уже оплывшая и

утраченная, лежит и водит ножом по внутренней стороне бед-

ра. Я знаю, что в своих снах — Лиза тоже водит ножом по соб-

ственному бедру. Звуки города вплывают в зал; это звук сине-

голового поезда и гул голосов, легкий бриз ночной улицы,

запах похоти, тысячи отпущенных на вольные хлеба пожарных

гидрантов, заливающих женщин; крики выключенных телеви-

зоров, с которыми остывает у них внутри лампа, и с которой

гаснет изображение. У Лизы отросли корни. Лиза лежит на

сцене и гладит ножом — внутреннюю сторону бедра. Пахнет ее

незабвенный цветочек в темноте. И смешивается с запахом ее

волос и запахом ее красного жакета, рукава которого закатаны

до локтя. В ней ничего соблазнительного, кроме мускусного

телесного запаха, ночного воздуха, в котором город и Лиза

смешиваются, а затем, спарившись, разделяются. Кажется, в

зале никого нет, или кто-то есть, или Лизины тени пляшут,

когда она двигает голой коленкой или поправляет вельветовую

юбку. Ее туфли были бархатными две недели назад, но она

почистила их с кремом, и всякая приятность их ушла. Я знаю

ступни Лизы, мозолистые, уставшие слои кожи на ее ногах —

она вернулась ко мне две недели назад — и когда-нибудь уйдет

снова — и пока она здесь, рядом со мной — мне снится, как она

лежит перед другими мужчинами или пустым залом — ее ступ-

ни, и выше ее голени, и выше до самых колен тянется по ноге

ее кожа, хорошо мне известная. Женщина первой и бурной

желанности, растекающийся между ладонями образ, когда она

в объятьях моих или чьих-то еще бьется центральной жилой, и

319

Илья Данишевский

когда ее пользуют для мастурбации, точнее — когда ей мастур-

бируют. Она приехала в город в поисках ветра, и нашла, когда

он поднимает ей юбку, когда этот самый город за окнами и

стенами этого театра — она на остывшей арене лежит и чешет,

и режет себе бедро кухонным ножом (и это точно не нож для

вскрытия писем) — и нашла меня. Четыре года назад. Сила ее

лояльности была так велика, что мы трахнулись при первой же

встрече. Я был ее Мастером Украшений, я подарил ей — оже-

релье-монисты-серьги из дорогих камней, тем дороже — что

выкрадены они были у мертвых. Я ворочаюсь в полутьме, жара

пришла в город, и принесла — эти душные августовские сны о

женщинах. Помнится, в четырнадцать женщины плотно при-

шли в меня — таким же августовским сном, – женщины стали

приходить и уходить каждую ночь, лишь немного сцеживались,