34
Нежность к мертвым
поэтому там, где они сочувствуют поверхности и хвалят обли-
чительный тон, Альбертина плывет в глубине и никому не
сочувствует; текст ее книги лишь сухо констатирует собствен-
ные желания женщин, скрытые от Я рефлексы, она лишь вы-
плескивает это глубокое знание о тщетности, и никого не при-
зывает бороться; чтение всегда было просто развлечением.
Изломанные ритмы, стихотворения без рифм, разорванные
каркасы — в каком-нибудь веке это так же будет названо ори-
ентиром, но Альбертине нет до этого дела. Она знает, что сле-
довало бы младенцам — отхаркивать материнское молоко, что-
бы умереть с голода.
Похоть, ее загадочные красные переливы, первый румянец,
разрастающийся и похожий на опухоль; толстый эротический
профиль мужчины, предлоги вместо слов, нагота вместо откро-
вения, – Альбертина почти не знает этого мира. Ее взрывы
хаотичны, пульсация своевременна, эта женщина не отдается
размеренным движениям и не измеряет их по часам; эротич-
ность для нее стыдливое замещение, «прикосновение к красо-
те» похабное изменение главного принципа порнографии —
похоти. Она проталкивает его в себя, насаживается до послед-
ней капли униженности, просит сжать сильнее, просит ударить,
она перестает быть женой его рыхлого тела, и становится вы-
купленной рабыней, добровольно распахнувшей шлюзы, немы-
тая спящая красавица отдает свои заиндевевшие губки раздви-
гающим пальцам, пусть мужчина воняет, и седлает Альбертину
своим вонючим телом, пусть все стекает на тело, а с тела на
простыни, пусть будет много брани, она хочет, чтобы ее удари-
ли; любой поцелуй воссоздает иллюзию какой-то чувствитель-
ности и близости, но иллюзии должны рассыпаться, мужчина
должен седлать Альбертину ритмами своей похоти, его про-
шлое и будущее должно исчезнуть, вокабуляр умереть под
напором внутреннего давления похоти, пусть он целует своим
немытым ртом, грязным членом ширит ее и вдвигается против
течения; женщине следует покорно исполнять роль ослицы,
пусть ослиная длина пришпорит ее этикет. Все игры и забавы
кажутся Альбертине выкидышами, превентивно ничтожными
движениями в полутьме, она, если и хочет умирать, только при
полной иллюминации, свет должен застревать в каждой ее
дыре, каждый волос пусть блестит под светом ламп и любо-
пытных глаз, пусть отполированная друг о друга плоть сколь-
35
Илья Данишевский
зит в слизистой дымке. Проститутки появились в те годы,
когда женщины не знали понятия стыда и не знали, как надо;
их мамаши не рассказывали, как следует ухаживать за лобком
и каким волшебным словом мужчина способен растворить
створки; их брали силой, или выкупали на полученные силой
средства, с ними обращались так, как следует, с ними удовле-
творяли свои настоящие желания, а не вымученные потуги и
скучные супружеские номера, придуманные современностью.
Женщине запретили быть женщиной, когда зашторили солнце
над шлюхами, ночные знания начали передаваться из рук в
руки, из поцелуя Билитис в раскрытые и жадные губы неофит-
ки; женщине стало нельзя знать, а сквозь это забвение и муж-
чины разучились хотеть. Альбертина знает, что супружеские
передвижения по ничтожности напоминают плач ребенка; ни-
что в них не искренне, ничто не задевает за живое, просто сса-
дины на колене, просто стерильное прикосновение. К этому
знанию в ней нет ненависти, она просто переносит его в своих
суставах и излучает фригидностью своей речи. Альбертине
безразличны женщины-настоящие, и интересны лишь прости-
тутки, ленно умирающие под партнером и свои мысли направ-
ляющие на следующего, того мужчину, какой придет после
этого, на всю вереницу мужчин, которым она успеет распах-
нуться за отпущенное время. Только похоть может быть инте-
ресна Альбертине, только похоть будоражит ее ум, но Альбер-
тине кажется, что настоящая, заслуживающая внимания похоть
никогда, возможно, не встречалась в реальности, она лишь
плыла сквозь сознание, как грандиозный памятник, сущест-
вующий лишь в гениальной проекции на бумаге, похоть не
нашла того архитектора, чтобы во всю свою мощь греметь
сквозь человеческие тела.
Ранним утром (розовый свет) она сидит на кухне, и тол-