Нежность к мертвым

поставленного на поток мучительного и атмосферного убийства жен-

щин — особенных женщин — и без того желающих смерти. Члены

Полуночной Охоты трактуют свои убийства через термины «эвтана-

зия», «добровольность», «любовь».

325

Илья Данишевский

ные дискурсы, гендерное неравенство, и становится их пере-

крестком. Полуночная Охота 21-го века — это когда св. Иоким

ищет на улице человека, искренне желающего умереть, и дарит

ему смерть. Это эвтаназия, это Санта-Клаус, это чертовски-

вычурная реальность. Конечно, Охота является только первым

звеном этой огромной цепи промышленной смерти; в городе,

где тысячи демонов мечтают сочного мертвого мяса, не может

быть иначе. Иоким знает, что желающие могут купить челове-

ческое мясо в развес, сырое или приготовленное по заказу,

содрать его с кости и все остальное, просто вопрос денег, но

деньги — скорее вторичная прибыль, первым рынком — являет-

ся ритуальная реализация убийцы через акт необходимого

жертве убийства. Это как шаманская болезнь, зов необходимо-

сти приходит из вороньей сердечной воронки, пронизывает

сосуды, контролирует мозг. Поэтическое вдохновение, щелчок,

секундное знание. Это всегда любовная связь. Может быть, не

очень долгая, не — вербально — откровенная, но время не имеет

значения. Иоким не занимается грязным насилием, совращени-

ем малолетних или отравлением глюконатами. Он всегда при-

носит необходимое — себе и другому. Поэтому это — Полуноч-

ная Охота. Поиск любви по запаху, воплощение спрятанного в

солнечном сплетении города удовольствия, мистерия.

«Я хочу с мамой!» – она топает ножкой. Рваная туфелька.

Ее будущее — конечно, антрацитовая чернота. Все эти сирот-

ские приюты, миры детской проституции и ранних разочарова-

ний, барбитуратной зависимости, трипы, приходы, откаты,

растущие кредитные ставки, вселенные ранних беременностей

и домашних абортов, поиск объятий, чумы, безумия, любви,

доверчивости и — в конце — раскаленной короны, коронации

Полуночной Охотой. Или же — одна из грязных форм смерти

от триппера и гепатита, сердечной колики, удушья, ножа суте-

нера. Но Иокиму все равно. Сегодня он здесь только для ***,

его сердце моногамно, его любовь — крошечная дырка от шила,

его огромное девственное тело даже не наполнило собой вдову

*** и никак не опорочило его.

Он поднимает убитую на руки. Невеста с тонким ручейком

черной артериальной крови. «А я?», но Иоким уже не отвечает.

Уже нет необходимости, а потом — синеголовый поезд рвет

тишину ревом своего движения.

326

Нежность к мертвым

Нежность к мертвым

Красота — это все укутывающая печаль. Первое, что я

вспоминаю, когда начинаю думать о красоте — это отлогий

склон, серпантин крутого берега, шуршащая от прикосновений

сухая трава. Может быть, звезды. Холодные изгрызенный свет.

Он протягивает свою руку, чтобы взять мою ладонь, а я все так

же часто думаю о том изгрызенном свете какой-то мутной

звезды. Наши романтические переживания начались спонтанно,

в общем, они были быстротечным спасением — или, попыткой

инсценировать спасение — и теперь мы гуляли, как малолетние

любовники. Лизбет, Лизхен, Елизавета, – она всегда говорила

мне, что чудовищ не существует; уж не знаю, откуда я узнала о

них, но моей матери постоянно приходилось повторять: Лизбет,

Лизхен, Елизавета, чудовищ не существует. Мой разум отказы-

вался принимать это. Я отказывалась верить, что их нет, что

человеческое пространство — изведанное и все темные пятна

давно высвечены. И поэтому я поехала в город. Мне был ну-

жен повод, и поэтому — я решила стать актрисой. Наверное,

потому что все девочки должны хотеть — быть актрисами, или

потому, что я больше не могла этого слышать: Лизбет, Лизхен,

Елизавета, чудовищ не существует.

Пока мы гуляем с Иокимом, я рассказываю ему, как прие-

хала в город. Ничего необычного. Тысячи приезжают в город

каждый день. Вырываются из отцовских объятий, рвут отно-

шения с матерями, ищут перспектив и жаждут наживы. На

кастинг нас согнали в большой зал. Это — арендованный физ-

культурный зал местной школы. В углу маты синего цвета,

желтая штукатурка, на мне короткое платье, нижнего белья

нет. Пахнет потом и усталостью. Я смотрю в окна — узкие,

задрапированные решетками — бойницы под потолком. Фут-