Нежность к мертвым

больные мячи оставили на решетках вмятины, а я стою, и дру-

гие девушки стоят в ряд. Ни у кого нет нижнего белья, мы

знаем, как становятся актрисами. Но когда появился мужчина,

я почувствовала, как у меня внутри что-то шевелится. Не по-

тому, что я перестала быть готовой на все и не потому, что я

перестала знать — как это делается — а от какого-то другого

страха. То есть я стояла в физкультурном зале, и именно здесь

произойдет глобальная перемена. Никакая обратная перемотка

не поможет, а где-то далеко гудел поезд. И мужчина задавал

327

Илья Данишевский

нам разные вопросы, я слушала, что отвечают другие. Пока

никаких намеков или открытых предложений, он спрашивал о

театре, о вопросе постановки кадра, и другие давали какие-то

ответы, то есть — они, кажется, пришли сюда с какими-то дру-

гими установками. Пришла моя очередь. Я вышла вперед, про-

винциальные серьги в уши и соски просвечивают сквозь пла-

тье, на подмышках от волнения образовались белые катышки.

Жила на шее билась сильно-сильно. И меня спросили, как

меня зовут. Я ответила, что Лизхен, и поняла, что меня не

возьмут. Это было ясно, как только я сделала этот шаг вперед.

А теперь — очевидно. Мужчина кивнул, он ничего не записы-

вал, хотя держал в руках блокнот, он показал мне, что мои

простенькие ответы он способен запомнить, не конспектируя.

Он спросил, почему я решила, что могу быть актрисой. И по-

чему я лучше, чем другие. Терять было нечего, совсем некуда

отступать, а девчонки рассказывали, как становятся актрисами,

а еще мне было всего восемнадцать и мне не хотелось возвра-

щаться домой. Поэтому я сделала еще один шаг вперед, и все

на меня смотрели, а потом попросила мужчину дать мне руку,

и (он оказался женат) он протянул ее мне. Самые смелые по-

падают в рай, дорогу осилит идущий, я взяла его руку и засу-

нула себе под платье. Вначале мужчина никак не реагировал, а

потом инстинктивно потрогал мой цветочек, даже не потрогал,

а похлопал, как младенца по заднице хлопают, и сказал мне «я

вас понял, развернитесь», а когда я развернулась, он брезгливо

вытер пальцы о мое платье и приказал уйти. Я уходила в пол-

ной тишине. Никто даже не хохотал. А потом я услышала —

уже в самом конце — как другая девушка отвечает на вопросы

мужчины. Жизнь продолжалась.

Иоким ведет меня вдоль железной дороги, где ночь раска-

чивает ивы. Он продолжает активно слушать о моей жизни, но

сам почти ничего не рассказывает о себе. Наш роман — то ис-

порченное экологией имаго, которое никогда не станет бабоч-

кой. Настоящая любовь, настоящая дружба и нежность, омра-

ченная тем, что у меня есть другие любовники и воспоминания

об угасающей красоте. А еще я внезапно говорю ему, что у

меня есть ребенок. То есть, оправдываюсь за испорченную

фигуру, за растяжки, за обвисшую грудь. Ни Павел, ни мои

редкие посетители не обращают на это внимание, их форма

жизни требует единственного логического завершения — эяку-

328

Нежность к мертвым

ляции; в этом им не может помешать ни обвисшая грудь, ни

испорченная фигура. Иоким спрашивает, как его зовут, этого

ребенка, и я отвечаю ему какое-то чуждое мне имя. Его воспи-

тывает моя мать. Наверное, она говорит ему, что чудовищ не

существует. Может быть, кроме Лизбет, Лизхен, Елизаветы,

которая забыла отлогий берег родового гнезда. Я говорю, что

это случайный ребенок, и я его не люблю. Нет, даже не так. Я

ничего не чувствую. Ни любви, ни отсутствия любви. Ничего к

этому не чувствую. А его отец — хозяин «Погасшего неба»,

куда я устроилась семь лет назад. Я танцевала, в основном

канкан, и мало какие излишества происходили в моей жизни.

В общем, мне нравилось. Я даже спала с ним, потому что мне

нравилось. Иногда в темноте скапливалось так много нерастра-

ченной женственности, что я просто давала ему. И мы оба не

превращали это в проституцию или грязь. Я — из отторжения

грязи и проституции; а он, потому что имел крохотный член,

такие размеры не располагают к грязи. «Небо» досталось ему

от отца; вначале это был просто бар, а потом там появились и

девочки. Думаю, это естественный ход вещей, так сказать, эво-

люция, но точно не развоплощение нравственности.

Иоким показывает мне на рельсы, бурые кровоподтеки ука-