скрывая спала с другом семьи, и, я думаю, отец знал об этом. А
когда он умер, она отсыпала его прах в баночку из-под майоне-
за. Я рассыпала этот прах в парке — где мы познакомились с
Павлом. Этот парк, эта спящая вода в пруду, здесь для меня
336
Нежность к мертвым
прошли самые значимые минуты жизни, самого горького оди-
ночества. Я не дружила с отцом, он был весь в своей страсти к
матери — в неразделенной семейной любви. И для него не на-
ступил рассвет. А чудовища существовали. Поэтому я переспа-
ла в первый раз. Я отторгала мерзкое лицемерное солнце, этот
ботексный мир, где домохозяйка рожает детей и сцеживает в
их младенческий желудок свое ядовитое блядское молоко. Я
сделала это из удушья. Из-за темноты. Поэтому я вернулась к
Павлу. Он самое отвратительное — что может случиться с
женщиной. Санитар морга, ворующий у мертвых ногти, чтобы
строить корабль. Вернулась, потому что… как молотком в стек-
ло человеческой лицемерной ценности, в сплетении этих ублю-
дочных вен безэмоциональной любви, леворукого перепихона,
воскресного минета и церковной педофилии. Я ненавижу Пав-
ла, – говорю я, и Иоким целует меня глубоко-глубоко.
А потом, когда он отступает, я спрашиваю его, многих ли
он так целовал? И он говорит, что нет. Он помнит каждую.
Любовь — это его работа, а он лучший работник Полуночной
Охоты. Я говорю, что не понимаю его. Я прошу его разъяснить.
Он говорит, что об этом нельзя говорить. Но я говорю, что
люблю его, как много раз говорила другим, и он рассказывает…
Башня медвежьих костей
Иоким говорит, что «Расколотый Лев» нашел его, вырвал
из темного задверья. Из страшной иронии его жизни.
…там, где темная весна кружит головы; там, где в деревне
голод и крысы, там — где в сердцах происходят метели злобы и
семейного инцеста, Иоким искал свою настоящую любовь.
Рапунцель. Так звали женщину, которую он любил. Ту Рапун-
цель, которая заточена в башне, волосы ее — золотая пряжа.
Иоким говорит, что была весна, когда он отправился на ее
поиски, и была уже осень — третья по счету — когда он прибыл
к башне. Его голова кружилась от ожидания, что-то хрустело в
грудной клетке. О красоте Рапунцель говорили так много, что
Иоким уже перестал себе представлять ее лицо… рыцарь-
девственник на вороном коне в поисках предначертанной люб-
ви. Башня Рапунцель была оплетена сухим лесом, или даже —
огромным кладбищем, куда со всей Европы приходили медве-
ди, чтобы умереть. Нагромождения их костей, их старых осто-
337
Илья Данишевский
вов, осоки, повилики, цветов аконита и сухого дерна — стали
последним испытанием Иокима. Он преодолевал заразный
воздух и зрелища медвежьей смерти. Тысячи умерших в одно
месте. Естественная смерть, болезни, гангрена, перебитые вы-
стрелами охотников костные спайки. И башня Рапунцель. На-
верное, они приходили умереть, поклонившись ее красоте.
Наверное, так.
Иоким у подножия, черный камень, солнце в зените, осен-
ний воздух, и волосы Рапунцель спущены вниз. Белые, как
смерть. Он раздевается, избавляет свое тело от доспехов, чтобы
не переломить возлюбленной шею, взбираясь по волосам. Он
обнажен, его волосатая грудь тяжело вздыхает от предвкуше-
ния. Он хватается за волосы, и слышит — как хрустит шея
Рапунцель — там, наверху-наверху. Иоким продолжает подни-
маться. Волосы пахнут мертвой медвежьей шерстью, солнце
садится, в полной осенней темноте, Иоким забирается в башню.
Вот золотом расшитое платье Рапунцель. Вот платиновые
кольца на пальцах. Вот венец с кровавым рубином, вот начало
ее волос — в седом обезображенном черепе. Вот бледное дви-
жение мухи в глазнице. Вот Иоким гладит освежеванные ску-
лы, вот красота — саван печали. Вот он берет руку Рапунцель в
свои руки, и ее рука ломается в его сильной ладони. Вот —
сотни лет историй о ее запредельной красоте — лежат перед
Иокимом скелетом женщины, умершей от старости и ожида-
ния. Старости и ожидания.
Она билась взаперти и ждала любви.
Она испражнялась в углу этой крохотной комнаты и ждала
любви.
Она болела на большой постели и ждала брачной ночи.
Она поседела и ждала любви.
Она умерла в немощи, грязи, запустенье, в одиночестве, в
темноте, отравленной трупным ядом, отравленная ожиданием.