Нежность к мертвым

стяк говорит, что множество раз просил не стряхивать пепел на

пол, Альбертина говорит, что помнит об этом, ее волосы не-

брежно заколоты, ее темные глаза безразличны. Похоть лежит

в пределах мысли, факторы реальности мешают им вырваться

наружу. Он ест бутерброд, стоит уронить его, стоит испачкать

рубаху, стоит оставить пятна, чтобы Альбертина улыбнулась;

если он напряжется, подмышками растекутся желтые пятна,

ткань прилипнет к телу, будут видны волоски, Альбертина

вдохнет; иногда по утрам она трется о ножку стола, иногда

36

Нежность к мертвым

расстегивает ему штаны, запускает туда кисть, начинает поса-

сывать, чтобы узнать, принял ли ее благоверный утренний

душ… но сегодня он никакой, его голос разносит слова о пепле,

вкус его поцелуя сегодня ничтожен, пусть уходит на работу, у

Альбертины накопилось множество дел. Стоит перестать мыс-

лить о похоти, мечты никогда не осуществляются, а реальность

не будет такой, как нам хочется. Реальность не может заслужи-

вать внимания, как и фантазия не может его заслуживать, ведь

фантазия — удел биологического существа, порожденного ре-

альностью. Но, пожалуй, если реальность сделать излишне

выпуклой, то есть нарушить ее этикет, нарушить ее норматив-

ность, можно отыскать какие-то ее запретные углы, можно

потереться о ее запретные углы, хотя бы пару минут настояще-

го, чтобы вновь возвратиться в пепельную скуку. Каждый раз

пытаясь набрать обороты, неизменно вступаешь в реальность,

когда семя выходит из члена, и потраченное усилие обращается

в отторжение, плоть с чавканьем пота отлипает от плоти, на-

ступает холодное обострение тщетности, – Альбертина ненави-

дит совершать усилие, зная, что воздаяния не последует; дви-

жения слишком неловки, чтобы достигнуть цели, попытки

реализовать похоть приводят к пониманию невозможности.

Она уходит из кухни, и толстяк кричит ей вслед, не желает

ли она, мол, проводить его на работу, и Альбертина отвечает,

что завтра проводит, всегда успеется. Она ступает в подвал, его

холодная кубическая конструкция наполняет Альбертину чув-

ством гармонии; совершенство идеи придает ей сил, несовер-

шенство исполнения — трещины в штукатурке, пыль на полу,

ящик с инструментами — лишает надежды. Больным не следует

говорить со здоровыми, когда здоровые собираются на работу.

Их разговор невозможен. Больные слишком честны, чтобы их

мнению верили. Но в кубическом подвале Альбертине приятно,

она забывает образы мужа и утреннюю ненависть в его сторо-

ну. Все уходит назад с наступлением тишины. Пожалуй, это

идеальный подвал для похоти, он изолирует звуки и пресекает

злословие, соседям неведомы прекрасные возможности подвала.

Но, увы, подвал — это просто подвал. Альбертине не приходит-

ся по Его приказу ползти вниз на четвереньках и облизывать с

туфель пыль, а в ее голове — почему бы и нет? разве стало бы

кому-то хуже или — даже — разве что-то изменилось бы? Ино-

гда она репетирует, повторяет отточенные фразы, заготовлен-

37

Илья Данишевский

ные для минуты похоти, вкус штукатуренной стены напомина-

ет вкус отмытого от дневных трудностей члена — никакого

вкуса, никакого содержания. Она пишет в своем блокноте, что

проститутки — всегда были важной кастой любого общества,

именно тайное учение проституции, порождало великие идеи

сквозь мужчин, которые либо пользовались услугами проститу-

ток, либо отдавали все силы, чтобы клеймить проституцию, и

этими силами — опустошенностью, которая напоминает опус-

тошенность после похоти — создавали свои идеи. Альбертина

знает, что ее муж ушел. Он никогда не опаздывает на работу,

он никогда не опаздывает с оргазмом. Его тело и дух работают,

как часы — бессмысленно измеряют время. Тщетность движе-

ния выражена в глупом и очень человеческом понимании ча-

сов, в круговороте бесконечных повторений того, что не долж-

но было совершаться даже одного раза. Похоть не может дуб-

лироваться, она реализует себя единожды, – записывает Аль-

бертина, – она не перебирает варианты и не ищет лучшего

кандидата на исполнение, она, как поэзия, приходит тогда,

когда то требуется исключительно похоти… и Альбертина счи-

тает, что меланхолия — это удел тех, кого похоть не посещает,