Нежность к мертвым

той женщине, которая ее скрыла. Старые католички с добро-

вольно перевязанными трубами, воспетое женское сердце по-

ложить в новую пароварку от Панасоник: центр *** на Сан-

Женев в день совершает около ста шестидесяти семи абортов.

Красоту вещей и мужчин можно легко разглядеть под волшеб-

ным углом, в черной моровой язве под их коленом, в спутав-

шейся бороде и глазах мертвеца, в отсутствии зеркала и чер-

ных ногтях строителей. Запах миндаля слышен только сквозь

самые грязные шеи.

Кабак *** едва ли оставляет отметины. Мое прошлое не

помнит его обстановки, меню, шлюхи Розенберга с подносами

и полуденной выпивкой. Я вычленяю только Адониса, снова и

снова рождающегося у дальнего окна, его глаза презирают Па-

риж, его ноги ненавидят Париж и парижское метро за дли-

тельные переходы, его ноги чувствительнее любых других ног,

каждый шаг отсвечивается темнотой, его глаза аспидно-

фиолетовы, как цвет Сатурна, мы встретились в субботу, когда

он уже доедал своих детей и поднимался из-за стола, и край

его штанины взметнулся вверх, показывая на всеобщее обозре-

ние третий глаз: такой же черный, глубокий, кажется, до самой

кости, нарыв слезился, и слезы текли по голени вниз, засыхая

комочками на черной шерсти, оседая синеватой бахромой на

носках; огромный нарыв с божественной красной сердцевиной,

как испускающее импульсы и запахи солнца черного цвета;

нарыв, как нора землеройки или мышки-песчанки, исторгаю-

щий гноя больше, чем поллюции коммивояжера; нарыв, исто-

чающий звуки при каждом сгибе колена, когда импульс сотря-

352

Нежность к мертвым

сает ногу, и загрубевшие края раны дергаются; нарыв, сотря-

сающий тело Адониса болью, нарыв, как стягивающий к себе

пространство магнит, – мужчина одернул штанину, и его лицо

сохранило гордость.

Мой приятель сказал, как пахнут женские выделения. Там,

в плоскости, женщины теряют в красоте и молодости, их лобок

спутывается от слизи, если тело перевозбуждено, и данное

перевозбуждение пахнет, как парижское метро; иногда они

любят, чтобы мужчины облизали подземку и отыскали в этой

подземке катышек клитора, и массировали его до тех пор, пока

каждая вена не разойдется сама собой от желания умереть.

Однажды он трахал ее сквозь темноту, кожа, как принявший

гротескную форму гной; он опустил глаза, чтобы рассмотреть в

своей детской непосредственности, как его дружок входит и

выходит, и увидел, что ее анус — это наждак; ее анус, это ве-

ревка и ее вид рождает желание вздернуться; ее анус светло-

коричневатая цветная бумага, сморщенная, напряженная и

шероховатая; неухоженный зверь с тонкими черными волоска-

ми… в тот день залп оплодотворил живущую внутри яйцеклет-

ку, она медленно наливалась соком и жиром, слой за слоем

новое существо вытягивало из женщины красоту, губы искаже-

ны будто цингой, грудь аморфна, плоть дисгармонична и ли-

шена ясности.

Влагалище не только источает собственную вонь, но и вби-

рает в себя мужскую. На каждой женщине остается шрам ее

коитуса, под мужчиной она трескается и распускается нить за

нитью; деторождение — единственный способ спастись от де-

зинтеграции; безвоздушность и безыдейность ее существования

находит свое воплощение в старых индуистских знаках: камен-

ный круг с прорезью дырки.

Я смотрела, как она привалилась к перилам. Она — как

стая голубей: сизая от страха и глупая, даже обнажи ее до кос-

тей. Желание спасения рвалось из ее молчания, но я никогда

не играю в игры. По крайней мере те, что рождены минутой

истерик. Я хотела, чтобы она и голуаз умерли одновременно,

глупость разбилась об асфальт, голуаз потух, я хотел синхрон-

ности и чтобы Сан-Женев ожил. Она выбрала плохое время,

чтобы быть спасенной. А двигаться назад, когда есть свидетель,

353

Илья Данишевский

очень глупо. Теперь она играла исключительно мне, подавала

условные женские знаки, походила на разворошенный термит-

ник. Их желание быть униженными выражено в каждом муж-

чине. Каждый раз — маленькая смерть. Пуританство зовет их

уничтожиться и разорваться пополам в сложных родах.

Страсть к компромиссам в их упругих мышцах, они всегда

склонны к бартеру. Если два извращенца желают ребенка, они