Нежность к мертвым

могут рассчитывать на помощь яростных христианок, выра-

жающих свою детерминацию в постродовых депрессиях.

За ее спиной была комната цвета миндаля. Гладенькие

подмышки блестят желанием спастись. Но женщина всегда

уступает страсти к синхронности: самообман оргазмов, увлече-

ний и векторов. Она делает этот шаг, а я медленно докуриваю,

и будто вбираю саму эту жизнь. Разбитая и сломанная от рож-

дения кукла в секунду реализации на мгновение появляется на

периферии циферблата, но портит эту секунду криками и тре-

пыханием мышц. Тишина расколота хрустом костей и стран-

ным звуком стыдливого хлюпанья, пуританка разбита вдребез-

ги, Сен-Женев молчит, внутренности, вывалившиеся из левого

бока, похожи на крохотных змеек, случайно разорвавших

змеюку-мать. Капли крови, как сакура. Сползшие трусики об-

нажают лес. Если жандарм захочет совокупиться с ее приоста-

новившей движение маткой, он лишь докажет перманентность

женской гибели, развоплощение и шовинизм во фрикциях

некрофила.

Он купил желтых роз, а я рассказала ему о ней. Он не от-

ветил и посмотрел в пустоту. Первое: его тело и душа были

разделены. Второе: его тело действовало рассинхронизировано.

Третье: даже его рука существовала пятью жизнями, по одной

на каждый палец. Мы никогда не могли сойтись. Только на

театральных премьерах нас принимали за любовников, краткий

миг Сатурна, и все вновь превращалось в какофонию. Человеч-

ность и неполнота делали его совершенным и недоступным… а

я вспомнила про Франка все. Эта мысль пришла мне вечером,

когда я смотрела в замочную скважину, в ее узости комната

казалась барочной и глухо-интимной, заколоченной изнутри,

гетто любви было подсвечено желтоватым бра, ощущение и

привкус миндаля, зубчатое движение возбуждения, мокнущие

внутренности и палец на половых губах, по часовой стрелке:

354

Нежность к мертвым

зубчатое движение зубчатого колеса. Я поняла себя живой в

тысяче возможных форм и пристрастий, лишенной формы,

голым содержанием, не способным жить без паразитации внут-

ри какого-либо скелета. К примеру, скелета моего отца.

Его вкусы медленно заполняли меня. Тусклые, как ушед-

шие поезда, просроченные билеты и заплаканные марки, муж-

чины дурной наружности приобретали во мне какой-то шарм.

Он всегда пил кровь патрициев. Заблудшие около желания

покончить с собой, они задыхались вакуумом его поцелуев.

Франк стоял на коленях, а я видела голую спину моего отца,

раздвинутые ноги, и грузного, монструозного героя пьесы по

имени Франк, обладателя медвежьей груди и седых зарослей,

его голова покоилась на коленях, пальцы моего отца, будто

отлиты лично Гильотом, все одухотворенно печалью. Мой сла-

бый стон разразился до кульминации, сразу после секунды,

когда огромная голова Франка поцеловала его тело там, где

под нежными слоями кожи начинает прослушиваться сердце…

это было как темнота, но и яркая вспышка, как желтые розы,

пропущенные сквозь жернов, как еще раз разорвать живот

беременной паучихе, вырваться из нитей собственной плоти,

только и всего.

Он ускорялся. Он доходил до первой космической скоро-

сти. Его чудовища и страхи оставались цельными. Мужчины

разбивали об него свои крупные лбы и прозябали в прошед-

шем. На каком-то этапе имена начали стираться, а позже —

даже ходить по кругу. Безудержная и скучная карусель его

неполноты.

В детстве я любила депо и заброшенные станции, как

центр отцовской раны. Эти аксис мунди мировой печали, за-

плаканные, клокотали во мне черными перепонками. Мутная и

слизистая вода выходила вместе со слезами во имя его потери.

Здесь я была к нему близко, как никогда, но и это чувство

тождественности утратило остроту с ходом времени. Теперь

мне было интересно другое: сужает ли он мышцы, чтобы им

было приятней? Говорит ли хоть что-то в процессе? И откуда

глупость этих его кукольных чудовищ в хитонах полночи и

звезд изверженного семени? Огромный Франк отдавался ему

шумно, одной рукой хватаясь за его шею, будто в поисках на-

дежды, его тело трепетало тонкими слоями жира, каждым сво-

355

Илья Данишевский

им волосом, широко расставленные ноги казались смешными;

вторая рука откинута назад, и пальцы мнут воздух. Здесь его